Голос крови. Том Вулф

слова не сорвались с языка.

      Во рту у него пересохло, горло стянуло.

      – Да, Йейо, – удается ему произнести. – Я это знаю. Мне надо идти.

      Он поворачивается к выходу, и тут… брык-хнык-скрип шлеп… …брык-хнык-скрип шлеп… …брык-хнык-скрип шлеп… в глубине коридора… О господи… мать пытается вести отца под руку… «Я, Камило» локтем опирается на ее предплечье, дрожащее под тяжестью калеки. Он хромает, будто ушиб ногу… брык – шагнул, перенеся весь вес на «здоровую» ногу, неплотно пригнанные половицы трещат и скрипят… потом шлепок полегче – на «больную» ногу… осторожно… «страдальчески»… ступает… Какой наглый притворщик наша статуя Терпения!

      Йея вопит:

      – Камилито! О господи, что с тобой?!

      В мгновение ока она оказывается рядом с ее Камилито и, пристроившись со свободного боку, сует ему под мышку обе руки, чтобы поддержать.

      – Да все путем, мами, – говорит Камило. – Не надо, все нормально.

      «Сколько мужества в его голосе! – отмечает про себя Нестор. – Какая твердость духа!» Вообще-то, наверное, довольно неприятно, когда тебе в мякоть подмышки упираются основаниями ладоней.

      – Но, Камилито! Ой, Камилито! Такой был грохот! Господи!

      – Пустяки, Лурдес.

      Опять новый мягкий и хриплый голос «Я, Камило».

      – Небольшой семейный… спор.

      С этими словами Камило опять вонзает в Нестора свой ироничный взгляд, сопровождаемый кривым оскалом с языком за щекой, убирая гримасу лишь на секунду, чтобы повторить:

      – Так… небольшой… семейный… спор…

      Теперь все четверо смотрят на Нестора. Йея принимается голосить:

      – Что ты сотворил со своим отцом?! С собственным отцом! Тебе мало того бедного парнишки вчера? Теперь ты на собственном отце отрываешься?!

      Нестор в оторопи… не может сказать ни слова… стоит с открытым ртом. Такими глазами мать не смотрела на него никогда в жизни! Даже мами!

      Наконец он заставляет себя заговорить, но голос у него почти такой же истерический, как у Йеи:

      – Скажи ей, как было, папа! Скажи ей, что случилось! Ты всё… ты всё… выворачиваешь наизнанку! Ради бога, скажи им правду! Папа, ты… ты…

      Дальше Нестор не выдерживает: осекшись на полуслове, разворачивается кругом, бросается в комнату за ключами от машины и бежит прочь из дому, больше не взглянув на остальных.

      Хрясь – с грохотом захлопывается за ним дверь каситы де Камачо.

      Отважный из партии слабаков

      Не прошло и двух часов, явился Эдвард Т. Топпинг IV, каким его в отделе новостей «Майами Геральд» еще никто не видел. Обычно прямо посреди лба, от бровей к носу, у него лежит борозда, глубокая морщина человека, озабоченного тем, кто в редакции, кто из оставшихся в редакции, его ненавидит. Но этим утром он ухмыляется… такой широкой ухмылкой, что брови уезжают куда-то далеко вверх, глаза выпучиваются, а розовые щеки круглятся, будто у Санта-Клауса. Складка исчезла. Глаза блестят.

      – Погляди-ка, Стэн! Погляди сюда, да как следует. Знаешь, что ты видишь?

      Топпинг стоит посреди своего