Чудеса в решете (сборник). Аркадий Аверченко

получайте. Хоть десять тысяч, хоть двадцать тысяч!» Хвастался этак-то, хвастался, да и заснул. А я возьми с досады, да и выдери один листочек…

      – Мохнатых?! – с негодованием вскричал Вострозубов. – Неужели…

      И снова громко застонал Мохнатых.

      – Да! Да! Каюсь ради великого праздника! Три тысячи вывел я на листочке, подписал «И. Троеносов» – благо он как курица пишет – и в ту же неделю получил. Тошно мне, братцы, ой, как тошно!!

      – Куда же ты их девал, несчастный?

      – А я пошел в другой банк да на текущий счет все три тысячи и положил. Вот и чековая книжечка, вроде Троеносовской.

      – Какая грязь! Покажи… Книжечку.

      – Вот видишь… Тут сумма и число ставится, тут фамилия…

      – Неужели ни на одну минуту, Мохнатых, совесть не схватила тебя за сердце, не ужаснулся ты?… А фамилия получателя разве тут не ставится?

      – Ни-ни! На предъявителя. Понимаешь, как удобно. Предъявил ты чек, и расписок никаких с тебя не берут – пожалуйста! Получил из кассы и иди домой.

      – Гм!.. Смешные, ей-богу, эти банкиры. Покажи-ка еще книжечку… Значит, ты сначала выдрал такой листочек, a потом уже подписал купцову фамилию.

      – Ну, конечно! Ох, тошнехонько мне, братцы!.

      – Выпей, преступная твоя душа. Вон, там твой стакан, на окне… Ну, теперь бери твою книжку. Да спрячь подальше. А то, брат, знаешь, не трудно и влопаться… Так все три тысячи, значит, у тебя и лежат?

      – Все лежат, – вскричал кающийся Мохнатых, ударяя себя в грудь. – Ни копеечки не трогал!

      – Н-да… Ну, ничего. Бог тебя простит. По крайней мере, теперь ты облегчился…

      Полянский уже давно ревниво следил за интимным разговором Мохнатых с Вострозубовым.

      Подошел к нему, обнял дружески за талию и шепнул:

      – Ну, что, легче теперь? Нету больше грехов?

      Тоскливо поглядел на него Мохнатых.

      – Нету грехов? Это у меня-то? Да меня за мой последний грех повесить мало! Братцы! Вяжите меня! Плюйте на меня! Я чужую жену соблазнил!

      – Какая мерзость! – ахнул Полянский, с презрением глядя на Мохнатых. – Хорошенькая?

      – Красавица прямо. Молоденькая, стройная, руки, как атлас, и целуется так, что…

      – Мохнатых! – сурово вскричал Полянский, – не говори гадостей. И тебе не стыдно? Неужели ты не подумал о муже, об этом человеке, которого ты так бесчеловечно обокрал?!.

      – Жалко мне его было, – виновато пролепетал Мохнатых, опустив грешную голову. – Да что же делать, братцы, если она такая… замечательная…

      – Замечательная?! А святость семейного очага?! А устои? Говори, как ее зовут.

      – Да зачем тебе это… Удобно ли?

      – Говори, развратник! Скажи нам ее имя, чтобы мы молились за нее в сердце своем, молились, чтобы облегчить ея и твой грех… Слышишь? Говори!

      – Раба Божия Наталья ее зовут, – тихо прошептал убитый Мохнатых.

      – Наталья? Бог тебя накажет за эту Наталью, Мохнатых. А по отчеству?

      – Раба Божия Михайловна.

      – Михайловна? Какой позор…