Неупиваемая Чаша (сборник). Иван Шмелев

член… А у нас все члены на учете…

      А я и про общество-то забыл. Вот тебе и Икоркин! А так маленький и невидный был, но очень горяч.

      – Вот видите, что такое наше общество! Вы теперь не один… А это у вас что же?

      И показывает на внучку. А я уж во фрак облекался.

      – А внучка, – говорю. – Юлька при мне…

      Пальцем ее по подбородочку пощекотал.

      – Здорово сосет… может, счастливей нас с вами будет…

      Растрогал он меня.

      – Очень, – говорю, – вы меня утешили…

      А он так серьезно:

      – Это не мы, а общественное дело. Мы – люди, а собрание людей – общество.

      Очень умный человек.

      А тут вскорости и приходит ко мне Наташа. Посидела, поиграла с Юлькой, и что-то тревожная.

      – Что ты, – говорю, – кислая какая?

      А она и говорит:

      – Папаша… что я хочу вам сказать… – И замялась.

      – Что? – И вижу, слезы у ней.

      – Видите… он меня просил… Только не подумайте… у него критическое положение… по векселю надо платить… Нет ли у вас пятисот рублей?

      Поразила она меня.

      – Он давно меня посылал… Все говорил, что у вас деньги есть… Ему только на два месяца…

      Так меня взяло.

      – Вот как! Он тебя так обошел, да еще до моих грошей добирается!

      А она мне:

      – Я знаю, знаю… – и забилась, упала на постель. – Не могу я… не могу больше… не могу!.. Измучилась я… Он меня вторую неделю посылает к вам…

      Сжала кулачки и себя в голову, в голову.

      – Ведь его прогоняют вон… Он там растрату произвел…

      И тут она все мне открыла. А этот, оказывается, уж новую себе завел. Тоже на место определил. И моя Наташа терпела… Два месяца терпела. Она родами мучилась, а он…

      – Он мне не велел без денег приходить…

      – А-а, так? Хорошо. Ты, – говорю, – больше к нему не пойдешь! А если что, так он у меня с лестницы кубарем полетит отсюда!..

      Мерзавец! Как отрезал я и Наташу в руки взял. Всей воли ее решил! И сам пошел в правление ихнее и имел разговор по совести с немцем.

      – Мы, – говорит, – его уж отпустили без суда. Он нам на пять тысяч растратил. А ваша дочь может служить.

      Ну и служит, щелкает печаткой в клетке. Исхудала, робкая стала. Внутри-то у ней, знаю я, внутри-то… Может, и развлекется, еще целая жизнь впереди…

      А у меня ни впереди, ни сзади… Можно сказать, один только результат остался, проникновение насквозь. Да кости ноют. Да вот тут, иной раз, подымется, закипит… Так бы вот на все и плюнул!

      Ну опять служу в тепле и свете, в залах с зеркалами стою и еще могу шмыгать и потрафлять. А не моги потрафлять – пожалуйте, скажут, господин Скороходов, на воздух, на электрические огни… Прогуляться для хорошего моциону… Вот то-то и есть. Маленько сдавать стал, заметно мне, а виду не показываю.

      И вот сегодня воскресенье, а надо скорей бежать в ресторан, потому сегодня у нас очень большое торжество. Юбилей господину Карасеву будет. Сто лет его фабрикам! Будут подношения от всяких обществ и от театров, потому что он очень уважаемый. Обед в семь часов необыкновенный