Шаг во тьму. Иван Тропов

спешил уходить.

      Убежать-то я убежал… Но волк со свернутой шеей остался. В пруду, совсем рядом с домом.

      И похоже, эта чертова сука любила своего волка. Любит. Она не знает, что его уже нет. Она будет ждать его, недоумевая, куда же он пропал. Недоумевая вдвойне, ведь она-то не обычная хозяюшка. Она точно знает, что творилось в голове у ее волка…

      Она будет ждать его. Потом искать.

      А когда денька через три-четыре Харон всплывет в пруду…

      Кто-то другой, может быть, и не заметит, что у вздувшегося трупа сломана шея, – вообще не станет его рассматривать. Поплачет и закопает, стараясь не смотреть, не убивать в памяти образ живого друга, – но не она. Она слишком часто сама забирала чужие жизни, чтобы бояться вида смерти. Она заметит, как убили ее волка. А если не она, то тот кавказец, любитель барашков. И тогда…

      Когда она узнает, что ее Харон не убежал, не утонул, а дрался до последнего, защищая ее дом – и убит…

      Вспомнит она про непонятную зверюшку, которую отогнала в тот самый день, когда Харон пропал? Зверька, убравшегося лишь после второго, мощного шлепка страхом – тогда как обычно хватает и одного, и куда более легкого?

      В зеркале заднего вида из светлеющего неба брызнул яркий луч. Я скосил глаза – наконец-то солнце!

      Это был всего лишь свет фар. И черный силуэт машины на светлеющем небе. Не фура, легковая. Какой-то полуночник, вроде меня. Выехал еще до рассвета, ближайший крупный город верстах в сорока позади по трассе. Я-то понятно почему оказался здесь в такое странное для путешествий время, – а как его угораздило… И ведь тоже летит на приличной скорости, торопится куда-то.

      Я вздохнул. Мне бы его проблемы…

      Чертова сука вспомнит, уверен. И про двойной шлепок, и про то, что это было в тот же день. Сообразит, что кто-то был в ее гнезде, кто-то следил за ней.

      В этом можно не сомневаться. Вопрос лишь в том, что она сделает дальше?

      Сможет она меня как-то выследить?

      Очень хотелось верить, что нет. Не должна. Сейчас я уже в двух сотнях верст от нее – а буду еще дальше. И никаких зацепок, чтобы она могла меня выследить, я не оставил. Так что нет у нее способов что-то сделать. Нет…

      Но что-то не давало мне покоя.

      Может быть, то, что я совершенно не помню тех минут: между вторым шлепком – и краем деревни. Три версты сумасшедшего спурта и несколько минут жизни пропали из памяти – начисто. Ни черта не помню!

      Что, если после ее шлепка, когда от страха и наведенной паники я забыл обо всем, вскочил и понесся через лез, ломясь как кабан, потеряв над собой всякий контроль, и над телом, и над мыслями, – вдруг она успела что-то подслушать? Вдруг заглянула глубже, чем я позволял ей, пока контролировал себя? Что, если она смогла заглянуть слишком глубоко?

      Подцепила обрывки памяти, желаний, образов… Что-то такое, что дало ей понять, кто я – и откуда…

      Бред, бред! Я помотал головой. Нет!

      Если бы она заглянула в меня так глубоко – тогда не дала бы уйти. Сразу бросилась бы следом. И догнала бы. Легко. Русый красавчик, может быть, кроме смазливой рожицы мало что за душой имеет,