Исповедь фаворитки. Александр Дюма

умудрялся как бы помимо воли откладывать по двадцать-двадцать пять гиней в день, невзирая на то, что содержал в своих конюшнях четверку лошадей, имел две кареты и трех или четырех лакеев в передней.

      По вечерам мы устраивали приемы – трижды в неделю, прочие вечера были отданы театру или прогулкам.

      Наша связь была украшена всеми прелестями взаимной симпатии, притом без тех бурь, что порождает страсть.

      На четвертый день после достопамятного объяснения ко мне снова явился сэр Чарлз. Я приняла его точно так, как если бы между нами ровным счетом ничего не произошло; у меня не было к нему ни влечения, ни отвращения. Свои условия я высказала, вовсе не рассчитывая, что он их примет, – скорее затем, чтобы раз и навсегда расставить все по своим местам, чем действительно надеясь стать леди Гринвилл.

      Он несколько раз приближался ко мне, заговаривал шепотом, но коль скоро не задавал никаких прямых вопросов и не переходил к сути дела, то не смог вытянуть из меня ни слова о том, что касалось его сердечных мук.

      Ромни то ли сообразил, что ревность с его стороны была бы смешна, то ли доверял мне – ведь я оставалась с ним, ничего не просила, да и, кстати, ничего не получая, – то ли, наконец, подобно мне самой, он рассматривал нашу связь как отношения, не обязывающие ни к чему ни его, ни меня, полагая, что они должны продолжаться лишь до тех пор, пока будут приятны для обоих. Как бы то ни было, он никогда не проявлял признаков беспокойства, какие бы любезности ни расточали мне другие. Однажды он сказал мне так:

      – Само собой разумеется, мы с вами оба не настолько глупы, чтобы обманывать друг друга, не правда ли? Я вдвойне счастлив обладать вами как любовник и как живописец, но я не позволю себе никакой назойливости, вы ведь это понимаете? Вероятно, первым, кто пожелает расторгнуть нашу связь, буду не я, но если это все же случится, я объявлю вам о том прямо, уверенный, что вы простите мне мою искренность и мы останемся добрыми друзьями. Я просил бы о том же и вас.

      Я протянула ему руку, и договор был заключен. Итак, я решила рассказать ему о любви сэра Чарлза, как только это чувство проявится более определенно. Самой себе я поставила лишь одно условие: чтобы потом мне не в чем было себя упрекнуть, я не допущу ни малейшего кокетства по отношению к сэру Чарлзу.

      Но признаться ли? Женская опытность подсказывала мне, что вся моя власть над ним, которая, должно быть, обеспечит мне полную победу, зиждилась на полном отсутствии влечения к этому человеку.

      На следующий день, когда Ромни отправился на очередной сеанс к леди Крейвен, ставшей впоследствии знаменитой маркграфиней фон Анспах[190], – он тогда писал ее портрет, – явился слуга и доложил о приходе сэра Чарлза Гринвилла.

      Я отвечала, что готова принять его.

      Он вошел, очень бледный и до крайности взбудораженный.

      С улыбкой я указала ему на место возле себя.

      – Дорогая Эмма, – заговорил он, – я не в силах более терпеть эту неизвестность.

      – Неизвестность? – повторила я. – Мне, напротив, кажется, что в целом свете не найдешь более ясного, недвусмысленного

190

Крейвен, Элизабет (урожд. Беркли; 1750–1828) – английская писательница; в 1765 г. вышла замуж за графа Крейвена, от которого имела семерых детей; развелась с ним в 1781 г.; затем жила при различных европейских дворах; в Анспахе (в Юго-Западной Германии, в Баварии) стала любовницей, а затем и женой маркграфа фон Анспаха; в 1791 г., после того как по ее настоянию маркграфство Анспах было продано Пруссии, жила с мужем в Лондоне вплоть до его смерти в 1806 г., а затем уехала в Неаполь; писала стихи, пьесы; оставила весьма интересные «Мемуары» (1825).

Анспах-Байрейтский, Карл Фридрих, маркграф (ум. в 1806 г.) – племянник прусского короля Фридриха II Великого (1712–1786; правил с 1740 г.); в 1791 г. уступил свои земли Пруссии