Подкарпатская Русь. Анатолий Санжаровский

за техника? Кто её варганил? И только за что платят?

      Подмануло узнать за что же. Вороха книжек, журналов пробежал. Бумаги одной что извёл на чертежи!

      Битый век тайно мараковал.

      А дотумкал-таки до своей сеялки.

      Из чего Бог подал слепили с Петром в совхозной мастерской. Пустили в дело. Сама загружается, споро рассеивает. В двадцать раз способней той «туковой новинки», что днями получил совхоз. (Раньше в Белках был колхоз.)

      Один минус – пылюга хоть ножом режь.

      Сладил Иван кабину – стеклянный колпак с трехметровой трубой. Эдак занебесно пыль не взмахнёт, дыши, тракторист, свежаком!

      Не грех такую пустить кабину и на комбайн, и на трактор.

      Глянулась сеялка Москве. Взяли на Выставку.

      Вот забега́ли на Выставке. Заглянули в свой павильон. Грустно… Пусто… Сеялки там уже нет, на государственных испытаньях, а Вы, Ван Ваныч, – Иван гордовито скосил глаза на светившуюся на груди медаль, – получите малое золотко. Как кстати я нагрянул. Налаживались переправить медаль в Белки – вот я сам. Честь честью вручили…

      «Нехай, – уступчиво думает Иван, – нехай батька полюбуется, каким это золотишком пробавляется его старшой…»

      Кость ныла, ка-ак самому мечталось покрутиться на государственных испытаниям, ка-ак зуделось…

      Под эти-то испытания Иван и выторгуй у совхозного генералитета месяц воли. А тут на́ тебе, в досаде ворчит про себя Иван, не к часу вывернулся пропащой батечка. Не к часу…

      Можно ж навалиться к батеньке с гостеваньем и потом, в зиму, когда страда снята, когда в поле делать нечего. Ан нет. Вся родня на дыбки. Сеялка из железов! Ежель что, и подождёт! А нянько ждать не может. Сегодня нянько есть, а завтра может и кончиться.

      Скачет Иван из облака в облако на сонном самолёте над чужой землёй, все мысли его в одном: как ты там, мýка и свет мой? Как ты там, любушка и бориветер мой? Держишься?

      Не турнули ли там ещё в металлолом?

      На металлолом не соглашайся.

      Просись, миленькая, в серию.

      Крепись, роднулечка, за двоих.

      Помни, конец дело хвалит.

      9

      Что в сердце варится, то на лице не утаится.

      Не всё так делается, как в параграфе написано.

      Вышли братья в Калгари из таможни, пустили в разгулку глаза по сторонам – будто волной и того, и того скачнуло назад.

      Старики, меленькие, бездольные, стояли, держась за руки, точь-в-точь, как на карточке: те же позы, те же испуганно-повинные выражения на лицах, в тех же блёклых одежонках, дешёвеньких, старомодных; и причудилось братьям, стоят старики здесь с той самой давней поры, как снялись на карточку здесь же, на этом вот месте, снялись да так и остались ждать; все глаза проглядели, устали, потеряли всякую надежду встретить, но не ушли – не могли уже, слабые, разбитые, уйти, оттого и стояли из последнего, поддерживая друг дружку.

      Бросились братья к старикам.

      Не шелохнулись старики, только потерянно, обречённо вперились в роняющих на бегу вещи братьев и ещё тесней сшатнулись друг к другу, словно собирались