Подкарпатская Русь. Анатолий Санжаровский

годы, и смыло какие в мире беды, а не забыл её вовсе Иванко. Сыздали, с чужого боку земли, вспомянул добром.

      Вскипела душа, налилась маятная жалостью.

      «Иване, я не сержусь на тебя. Я сержусь на одну свою судьбу… Дошло б это слово до твоего уха…»

      Минутой потом, слушая письмо дальше, смятенно вздыхала…

      Сам Бог ведает где, а ещё и детей к себе манит, манит жалобно, сиротливо, как кулик в болото. Зазовёт да и оставит. Что тогда?

      Ох, без ран болит сердце.

      – Петрик… – мать накрыла письмо широкой твёрдой ладонью, закалянело смолкла.

      В притишенных глазах качнулась тревога.

      «Не пускать бы мне вас к нему… А ну как… Заагитирует да оставит при себе?»

      Угадал Петро материнские мысли.

      – Мамко! – раскинул Петро сильные руки. – Плохо ж Вы знаете своих хлопцев. Ну разве тот же я похож, чтоб на какую там красивую трепотню клюнул? Лично у меня нигде не пропадёт. Да только запой он что непотребное, ей-бо, вот этими ручищами запихаю в авоську и в полной невредимости доставлю Вам на расправу!

      – Вот этого-то, хлопче, как раз и не вытворяй. Силу свою, молодость потерял идол его знай где… Выпал из годных… Выстарился… Не работник уже…

      – У меня б работал. Из миски ложкой.

      – Не в лад поёшь, не в лад… А можь, ты оплановал уже всё? Замыслил везти его сюда? – Подумала. В надломе уступила: – А кобель с ним, вези. Только мне он не нужен. От живой жены женился… И ни звука даже, кто она такая.

      – Словачка. Взял уже с пацанкой… Я тут, – тряхнул письмом, – всё уже наизусть знаю… Ребятья у них не завязалось. Про всё про это он и пишет дале. До мелочей всё про себя вываливает как на духу… Ответно просит: пока будете оформлять поездку ко мне, в подробностях опишите свою жизнь… Гляньте, какие они будут из себя.

      Из хинной желтизны конверта Петро вытряхнул цветную карточку. Подал.

      – Бож-ж-ж-жечко ж мо-ой… – надсаженно простонала старуха. Нервно сглатывая, впилась глазами в коржавого старичка с ядристо порубленным морщинами лицом, виновато и задавленно выглядывавшего из-под массивного козырька парусиновой кепки, что грузно давил на самые на брови. Старичок силился улыбнуться. Погибельное подобие улыбки он выдавил-таки из себя, а на большее его не стало. – Иваночко!.. Невжель это и всё, что оставила от тебя распроклятая чужина?!

      Старуха вопрошающе подняла потерянный взгляд на тугощёкого Петра, как бы сравнивая великанистого сына с гномиком на карточке. Тяжело замотала головой:

      – Не-е… Не наш тут нянько… Какой-то…горе… носец…

      И женщина рядом была под стать такая же мелконькая, доход доходяга, с тяжело вытаращенными глазами, словно что невозможно большевесое, невидимое было у неё на голове.

      Старики держались друг за друга.

      Иначе, казалось, они б не устояли.

      – Бедные, бедные… – обмякло шатала головой старуха. – Какая ж повенчала вас беда?

      7

      Человек по свету, как пчела по цвету.

      Несподручно бабе с медведем бороться:

      того гляди