По тонкому льду. Георгий Брянцев

Неужели отец решился поднять руку на родную дочь?

      Ерунда. Быть не может.

      – А почему нет? В истории преступлений немало примеров, когда дети расправлялись со своими родителями, жены – с мужьями, братья – с сестрами. Чего не бывает в жизни!

      Мне не хотелось думать об этом. Не знаю, почему, но не хотелось.

      – Ты учти, – продолжал Дим-Димыч, – что наличие в семье мачехи или отчима нередко служит причиной ссор, распрей, скандалов.

      – Согласен, но не хочу думать об этом. Ну хорошо, допустим, что убийца – отец. Но неужели он настолько глуп или наивен, что, замыслив кровавую расправу, послал телеграмму за собственной подписью? Это же явная улика.

      – Да, резонно, – согласился Дим-Димыч.

      – На что же он рассчитывал? – продолжал я. – Или был уверен, что дочь уничтожит телеграмму? Откуда такая уверенность? Да и почему она должна так поступить? Нет, тут что-то не то.

      Дим-Димыч рассмеялся.

      – Я осел… Как могла прийти мне в голову такая идиотская мысль! Ведь по всем приметам партнеру Брусенцовой самое большее сорок. Так ведь? А если ей самой двадцать восемь, то в день ее рождения отцу ее едва исполнилось двенадцать?

      – Ну вот видишь? – сказал я. – Нет, отец тут ни при чем… Я вот подумываю о ее бывшем муже, как его там… Плавский, что ли? Уж не он ли сфабриковал телеграмму?

      – Все возможно… Быть может, и Плавский. Не стоит ломать голову. Москва должна нам кое-что дать. А Кочергин твой как в воду глядел. Помнишь, он сказал: «Может случиться и так, что на ужине в ресторане ни убийца, ни жертва не присутствовали!»

      – Помню. Вообще он парень головастый. Не то что твой шеф, – сказал я и рассмеялся.

      – Мой шеф обделался с головы до ног, а старается держать себя как умник из умников.

      Нашу беседу прервал гудок подходящего поезда.

      5 марта 1939 г.

      (воскресенье)

      Ранним утром мы оказались на просторной Комсомольской площади – средоточии трех крупнейших столичных вокзалов.

      Задувал знобкий мартовский ветерок.

      Не без труда мы заарканили старенькое такси и уселись в него. Ехать надо было в пригород, в Покровско-Стрешнево, где жили родители Брусенцовой.

      Нам выпала не совсем приятная миссия – сообщить отцу о трагической смерти дочери. Дим-Димыч, когда мы обсуждали эту щекотливую проблему в вагоне поезда, рассудил так:

      – Важно не содержание, а форма.

      Я был не согласен. Мне казалось, я был даже уверен, что в какие бы сладкие слова мы ни облекали эту страшную весть, она от них не станет приятнее.

      – Хорошо, – сказал Дим-Димыч. – Поручи эту деликатную операцию мне.

      Я, конечно, не возражал.

      Машина остановилась. Мы расплатились и вышли.

      Дом Брусенцовых, видимо, собственный, рубленый, граничил с высоким сосновым бором и на фоне снега, сохранившего здесь свой естественный цвет, выглядел уютно и опрятно.

      Дверь нам открыла высокая, статная, седая женщина с выразительными, но очень усталыми глазами. Когда-то, бесспорно,