Череп Чёрного Колдуна. Александр Бергельсон

маненько подвезло, потому как вдруг в Карачарово-село супружница Вышаты, Ефросинья Трифоновна, со стороны большого тракту на резвой тройке неожиданно въехала.

      Видно, кто-то из при муженьке приставленных соглядатаев, успел докладнуть про гульбу, зело лютую, купца достославного, муженька еённого.

      Тут Вышате не до кузнецова сына стало: самому, понимаешь, живым бы остаться…

      А Иван – Иван в кузню пошёл, вожжи взял, да и отходил Ильюху по тем самым местам, через кои всяк провинившийся сын от родителя получает уроки воспитания.

      Иван порол сына молча.

      Слова ни к чему там, где и так всё ясно.

      Илья порку принял тоже бессловесно.

      Взаимное молчание наказывающего и наказуемого, – к сожалению, ныне полностью утраченная высшая форма древнейшей результативной семейной педагогики.

      Наказывающий молчит, потому что уважает наказываемого, а всё, что должно было сказать в виде объяснения причин и целей порки, уже сказано до начала процесса.

      А наказуемый молчанием своим чётко обозначает и правоту родителя, и уразумение своё преподанного посредством порки урока жизни.

      – Вышата всегда прав, даже когда он неправ вовсе. – Сказал кузнец Иван, вожжи готовя. – Посему, сыне, наука моя тебе будет такой: за правоту твою тебя наказую ныне, ибо нельзя достигать правоты тем макаром, каким достиг её ты. Уразумел?

      – Да, батюшка. – Отвечал Илья, сымая портки.

      Но обида, как и было сказано, осталась.

      С этою обидой Илья шёл по селу к реке: обиду свою думать, в тишине, у воды, под журчанье струй тихо текущих, когда неожиданно был окликнут степенным мужиком городского вида.

      Причём, окликнут по имени отчеству.

      – Ты, Илья Иванович, обиду свою понять хочешь. Так я тебе про неё расскажу. Пойдём: у реки оно, и вправду, сподручнее беседы мудрые вести.

      – День вам добрый. – Илья на мужика оглянулся, здороваясь.

      – И тебе того же.

      – А откуда меня знаете?

      – Так ведь, наблюдаю я за тобою, Илья Иваныч, давненько. Дело к тебе у меня наиважнейшее. Но – не для чужих ушей оно. Идём к реке, право слово, там побеседуем.

      Илья и пошёл.

      Уж больно мужик-то встреченный ему интересным показался: лоб высок, глаза мудры, и во всей повадке что-то такое особенное, доверие вызывающее сразу.

      Название своё село Карачарово, согласно преданию, получило в те давние дни, когда первые орды татарские вышли к реке Оке, поживиться добычею в окрестных селеньях.

      Да не тут—то было: засекли селяне супостатов.

      Вот с тех пор и стали татары место это звать «Карачар», что по-ихнему означает «Пост» или «Дозор».

      Да и то верно: стоит Карачарово на холме высоком, и омывается холм тот рекою Окой так хитро, что нету места лучше для догляда за краем неба, откуда в любой момент могут прийти вражьи степные разъезды, или какие другие разбойники-басурманы.

      – Звать-величать меня Нечай Голован. Отчества при имени не признаю,