Поправка Джексона (сборник). Наталия Червинская

на разных языках, это никак не могло помешать продолжению строительных работ. Я в этом могу убеждаться каждый день, живя в городе Нью-Йорке. Но вот когда появились там переводчики, интеллигенты вроде меня, со своими лингвистическими переливами и оттенками, и всем стали объяснять, что они, мол, не так друг друга понимают, – вот когда все развалилось.

      Люди друг друга не понимают и с языком, и без языка, и совершенно им этого не надо, всяк вопиющий – в своей пустыне, всюду сплошное недоразумение, а жизнь идет. А я все лезу со своими объяснениями: не кува, мол, а ква-ква.

      И совершенно прав Боря – я все усложняю.

      В последний день я проснулась очень рано и потихоньку смылась, мне надо было одной по городу походить. Я дошла до Миссисипи. Было так рано, что жара еще не началась. Над городом вставало нежное, трепетное, многовековое похмелье; розовое, деликатное. В этом городе утром происходили не утренние, вечерние дела – уже продавались коктейли, уже кто-то играл на саксофоне. Вряд ли это было утро, скорее еще предыдущая ночь продолжалась.

      Вдалеке, на берегу реки стоит белый клоун. Клоун – в шесть утра? Он мне ручкой машет, вроде прощается, и посылает воздушные поцелуи.

      Интересно, клоун на самом деле или для туристов?

      Есть города, которые сами под себя стилизуются. Париж, например, очень старается быть похожим на Париж и чтоб никто не забывал, что он город света и центр культуры. Там даже мелкий дождик идет нарочно, чтоб было похоже на Париж.

      Нью-Йорк, наоборот, совершенно не беспокоится, соответствует ли он чьим-либо ожиданиям. Меняется всем назло. Все в нем гости, и все стараются ему соответствовать, а Нью-Йорк никому нравиться не желает.

      А этот город, с пошлыми белыми клоунами на набережной, он носит дешевую, размалеванную, фальшивую маску, приторную, как коктейли для туристов. Мне кажется, что под ней должна быть настоящая маска, совсем другая, для своих, этой маске уже триста лет. И я хотела бы ее увидеть. А лица я видеть не хочу. Устала я, не надо мне никакой близости, не надо интимности. Увидишь лицо – а оно зареванное, или злость на нем страшная, или отчаяние. Лицо – это тоже только временная маска на черепе. А череп в этом городе и так чувствуется, всюду просвечивает. И весь он, этот город, такой хлипкий, ненадежный, и узор чугунный его колонн и балконов какой-то несолидный, как бумажные кружева, и аристократия цирковая, карнавальная…

      Почему в этих водяных городах – в Венеции, в Новом Орлеане, в Петербурге всегда так чувствуется, что беды нас ждут впереди? Что скоро за все нам предъявят счета? Что ужо тебе, строитель чудотворный, и так далее?

      – Слушай, так тут есть торговый центр или одни пивные? У меня еще пятьдесят долларов осталось, надо потратить.

      – Да куда ж ты впихнешь?

      – Возьму у тебя какой-нибудь старый чемодан.

      – Да тебя в самолет не впустят, такой огромный перевес!

      – Ты опять все переусложняешь. Заплачу за перевес, и все дела.

      – У тебя ведь денег не останется!

      – Ну? – удивляется Боря. – А у тебя кредитка. Кредиткой расплатишься.

      Я почему так сочувствовала Дуайту де Бетанкуру? У