Поправка Джексона (сборник). Наталия Червинская

человеком. Потому что произошло не совсем так, как бывает в научно-фантастических романах. Там обычно герой попадает прямо к главному начальству, к правителю всей планеты Тускубу, и женится на его дочке Аэлите.

      А моя машина времени приземлились среди каких-то довольно темных хмырей, которые сразу же начали меня охотно эксплуатировать. По специальности, то есть по истории раннего Ренессанса, мне устроиться не удалось. Я итальянского языка не знала, почему-то это изумляло работодателей. Я умела довольно бегло читать по-английски, но этим здесь мало кого удивишь.

      А говорить я плохо умела, разговаривать мы с ней научились примерно одновременно, хотя она – быстрее. Теперь передо мной стояла задача воспитывать иностранку. Я с ней праздновала незнакомые праздники, посылала ее в непонятную школу, где говорили почему-то даже не на ожидавшемся английском, а все больше на каком-то подобии испанского; притворялась перед ней, что знаю про местное прошлое, которому не была свидетелем.

      Я многие проблемы воспитания списывала на то, что я – перемещенное лицо. Я все пыталась жаловаться на сложность воспитания детей в чужой культуре.

      «Тут эмиграция ни при чем! Мы тоже не в такой культуре выросли, – горевали родители из местных. – Вы думаете, нам их легче понять? Мы жили в другом мире! Они же марсиане какие-то!»

      Ностальгией здесь называют вовсе не тоску по родине, а тоску по прошлому, по тому, что называется – в наши времена. Теперь времена меняются быстро, а люди живут долго, так что всем приходится большую часть жизни проживать как перемещенным лицам – в тоске, неполноценности и растерянности.

      Например, сейчас четверть двенадцатого, сорок пять минут до 2000 года. Мои это времена? Нет, не мои.

      Вот у Станислава Лема в романе «Возвращение со звезд» про это очень хорошо написано. Герой прилетел со звезд, и космодром был совершенно неузнаваем. Наконец он увидел что-то знакомое – девушку с букетом цветов – и приободрился: значит, люди все еще встречают прилетающих с цветами. Он подошел поближе. Девушка поднесла букет к лицу и начала его есть. «Она спокойно жевала нежные лепестки, – пишет Лем, – и у меня перехватило дыхание».

      Короче: меня воспитывали по заветам европейской литературы девятнадцатого века, а она будет жить здесь, в двадцать первом. Между нами двести лет разницы.

      Но почему-то я не могу удержаться. Я ее поучаю. Я ей морочу голову. Это, наверное, митохондрия.

      – Ты знаешь, что такое митохондрия?

      – Знаю.

      – Ну скажи, скажи, что? – я ее вечно проверяю, пытаюсь понять глубины ее невежества.

      – Это генетический материал клетки, который передается по материнской линии и не меняется в процессе эволюции. То есть меняется примерно на два процента за миллион лет. Это для тебя – что, большая новость?

      Ее всегда поражает глубина моего невежества.

      – Откуда ты это знаешь?

      – Это в средней школе проходят.

      – У нас этому в школе не учили! –