Радужная вдова. Роман Канушкин

В возрасте, а очень даже ничего. Ладно, извините.

      – Но хоть что-нибудь в поведении Александры изменилось в последнее время?

      – Нет. Про рыбу только свою стала твердить чаще. Да, бред по пьяни. Но я не думаю, что она могла выкинуть нечто такое, за что можно было мстить.

      – Послушайте, Наталия, в своих показаниях вы написали, что виделись в последний раз за несколько дней до убийства…

      – Да, за неделю. Я уезжала к родственникам в Тихорецк. Об этом я тоже написала.

      – И вы не заметили в ее поведении ничего странного?

      – Нет. С Шандором она повздорила из-за его младшего брата. Он вечно лез к ней на халяву, а она его терпеть не могла. Но это у них постоянно, знаете, так полаются, а потом глядишь, все у них вроде в шутку. Да нет, если вы думаете, что это как-то связано… Нет.

      – Хорошо, не с Шандором, а с его братом?

      – С братом?! Да что вы, об этом знала бы каждая собака. Он ведь такой жирный, неповоротливый, его видно за версту. И еще он такой знаменитый.

      – Знаменитый? Что вы… Послушайте, вы не хотите сказать, что…

      – Да, Николай Волшининов, известный русский музыкант. Или цыганский, как хотите.

      – По моим сведениям, они с Шандором лишь однофамильцы. – Прима был в замешательстве.

      – Не знаю, может, и так. Я их маме свечку не держала. Но так они говорили. Возможно, что и шутили.

      Николай Волшининов был знаменитым исполнителем цыганских романсов, ростовским Сличенко. У них с Шандором было разным абсолютно все – начиная с отчества и заканчивая внешностью. Шандор был сухой и крепкий, Николай Николаевич выглядел как человек-гора, огромный, неимоверно толстый, выступал вечно в каких-то накидках, длинных хламидах, делающих его похожим на библейского пророка. Никаких сведений о том, что Николай Волшининов и Шандор были родственниками, у Примы не имелось. Конечно, в ходе оперативной работы не стоит пренебрегать никакими версиями, однако Николай Волшининов был слишком заметной и обеспеченной, в том числе и женским вниманием, фигурой, чтобы пойти на такое нелепое в его положении преступление. Вспылил? Из-за проститутки, которая ему отказала? И никто из возможных свидетелей: соседей, старушек у подъезда, мужиков, с утра до вечера резавшихся в домино в тени акаций напротив дома, – его не видел? А он еще вставил в смертельную рану засохший цветок? Нет, все это попахивало версиями из дешевых любовно-криминальных романов. Все это мрачная поэзия. В жизни все проще, суровее и конкретнее. И наверное, поэтому сложнее.

      – Хорошо, Наталия, вы виделись с потерпевшей за неделю до… – Прима все же перешел с официального языка, щадя чувства свидетельницы, – до трагедии?

      – Я могу точно вспомнить… Это была суббота. Я ее встречала. Встречала московский поезд. У нее были какие-то дела в городе…

      – Какие?

      – Она мне не рассказывала. – Наталия пожала плечами. – А потом мы вместе поужинали.

      – Где?

      – В поплавке… Это мы так называем ресторан…

      – Знаю.