Аты-баты, шли солдаты. Борис Васильев

Константин вошел в комнату, за столом с шумевшим самоваром сидела только хозяйка дома. Степенная женщина лет около сорока Валентина Ивановна.

      – Доброе утро, Валентина Ивановна, – сказал Константин. – А где же Анна?

      – На вокзал поехала, гостей встречать. Умывальник у нас – в сенях. Вернешься, чайком угощу.

      – Что со мной случилось вчера, Валентина Ивановна?

      – Что случилось? – Она вздохнула. – Держался ты, держался, а потом, видать, не выдержал. Тебе бы поплакать – легче бы стало, а ты… Погоны, что ли, не позволяют? Или служба у тебя такая?

      – Служба как служба.

      – Родные могилы слезы отворяют, – продолжала хозяйка. – Ты бы слез не стеснялся, капитан. Это ведь святые слезы, а в старину и богатыри святых слез не стеснялись. Я вот простая баба: четверо детей да два мужа – вот и весь мой капитал. Один муж сам помер, другого не стерпела и выгнала. А почему не стерпела? Потому что слеза его только в пьяном виде и прошибала. А отец без слезы – не отец, а «унтер-цер», как бабка моя говорила. Нам, бабам, ведь не мужья нужны. Нам отцы нужны. Отцы детям нашим. А где их взять?

      – Убили отцов, – вздохнул Константин.

      – Так ведь не всех убили, – возразила Валентина Ивановна. – К тому же пора бы и новым вырасти, а?

      – Анна говорила, что вы тогда видели, как раненых добивали?

      – Видела, – она помолчала. – Я в кустах хоронилась. Шла в Некрасовку да на немецкий дозор натолкнулась. Вот и пришлось в кустах-то, как мышке.

      – Моего тоже добили? – тихо спросил капитан.

      – Я не помню, как погиб твой отец, Костя, – так же тихо ответила Валентина Ивановна. – Ты уж прости, врать не хочу: не видела. Анькиного видела, а твоего… Ты уж прости меня. – Помолчали. Потом она сказала: – Поди умойся, Костя.

      Он вышел. Валентина Ивановна вытерла слезы, посмотрелась в висящее на стене зеркало, сказала собственному отражению:

      – Вот и наврать пришлось. Да оно, может, и к лучшему…

      Вернулся Константин. Сел к столу, хозяйка налила ему чаю, придвинула хлеб, масло, яйца, творог. Спросила неожиданно:

      – Ты женат?

      – Женат. Детей пока нет.

      – Будь мужиком, Константин, не крути Аньке голову, – очень серьезно сказала Валентина Ивановна. – Ей совсем не так весело живется, как тебе может показаться.

      – Да разве танкист супротив летчика потянет? – улыбнулся капитан, стремясь превратить разговор в шутку. – А у нее муж – летчик. Да еще истребитель!

      – И все воюет, – горько вздохнула Валентина Ивановна.

      – Где воюет?

      – В небе. – Она помолчала. – Знаешь, есть такой госпиталь, в котором до сей поры еще раненые лежат?

      – Какие раненые?

      – Еще на той, на Великой Отечественной. Вот туда Анна и пошла работать после института. Вот там она своего летчика и встретила. Его в первом же бою сбили, совсем, видать, мальчишкой был. Ну, выходила его, добилась, чтоб выписали, замуж за него вышла. Полгода все нормально было, а потом – опять. «Прикрой меня, атакую!..» Целыми днями кричит. И тридцать лет в атаку идет. За нас с тобой…

      Взвод