Тёмное трио. Яна Демидович

на «манке», с толстенной подошвой.

      «Ух, сколько на них потратил!..»

      Усики-«мерзавчики», точно у кота, и главная фишка – пенсне. То самое, что дальний предок свистнул у местного аристократа.

      «Любимые…»

      На зрение Жорж никогда не жаловался: было оно, как у орла. А пенсне для пущей важности носил – и красоты, конечно. Каждое утро любовно доставал его из чехольчика, брал новые цветные линзы (барыга знакомый снабжал), полировал тряпочкой и вставлял: то зелёные, то синие, то жёлтые, словно канарейка…

      И всякий раз его стёклышки творили чудеса: настроение создавали. От этого рисовались лучшие картины; мир выглядел по-иному, и то, что видели глаза, – переносила на холст рука.

      А иногда такое переносила!

      Жорж был студентом, учился в худучилище. Жил в общаге, сбежав из деревни, от предков своих. Они его не понимали. Да никто из деревенских не понимал. Ведь Жоржу – в то время Гоше – хотелось успеха, блеска! Масштабной работы! Творить хотелось – так, как видит он, а не кто-то там!

      Теперь вот учился: рисовал стенгазеты, плакаты с пропагандой. Но это была халтура. Так, без души.

      С душой он рисовал другое: шаржи всякие, новые прикиды на старых персонах…

      Любящий следовать моде, Жорж легко влился в ряды стиляг. То, что быть в их среде опасно, лишь будоражило ему кровь, развлекало и отвлекало. А вскоре стало и в творчестве помогать.

      Жорж приноровился рисовать знакомых в стиляжных образах: вахтёршу, тётю Тосю, нарисовал – общага две недели потом хихикала, придурка одного из комсомола, что с пеной у рта ему угрожал.

      И Ладочку. Разумеется, Ладочку.

      Скромную тихоню, которая вертела от него нос. Разозлённая, она становилась чудо как хороша. А уж в платье с декольте, с пышной юбкой и при полном макияже была просто конфеткой.

      На рисунке, правда, сегодняшнем. Из-за которого Жоржу и прилетела пощёчина.

      Вспомнив, Жорж снова заухмылялся. Ничего, и не такие бастионы брали. Так что Ладка ещё не дохлый номер. Так, выпендривается, цену себе набивает.

      «Добьюсь», – твёрдо подумал Жорж.

      Не доходя до общаги, он нырнул в переулок. Вывернул чудо-пиджак на другую сторону – скучную, цвета мокрого асфальта, сунул в карман снятый галстук и пенсне, пригладил причесон. И бодро пошёл на улицу.

      Единственным, что сейчас портило его вид, были брюки, да туфли.

      «Ничего. Тётя Тося простит».

      Тётя Тося действительно простила. Да только попался навстречу хрен из комсомола: мгновенно вцепился в него и устроил выволочку. Жорж еле вырваться сумел, отделавшись очередным предупреждением.

      Перед входом в комнату он прислушался. Вроде тихо. Открыл дверь.

      И правда. Соседа, Генки, ещё нет. Красота! Вся комната пока его, личная!

      Жорж переоделся в домашнее, а после – залез под кровать, вытащил из тайника за кирпичами металлическую коробку, где хранил особые рисунки. Уселся за стул, к окну. Прищурил один глаз, после – другой. Улыбнулся и начал творить.

      Здорово у него это получалось, мастерски.

      «Сам себя не похвалишь – никто не похвалит», – с усмешкой подумал Жорж.

      И