Аракчеевский сынок. Евгений Салиас де Турнемир

было немыслимо, ибо их неосторожность могла быть для него роковою.

      У молодого офицера был под рукой золотой человек на всякие дела и порученья, человек, родившийся, чтобы быть шпионом, лазутчиком и настоящим, не трусливым, а хитрым и смелым Лепорелло.

      Этот человек был поляк Шваньский, недавно исключенный из одного уланского полка прапорщик и получивший теперь через графа Аракчеева чин коллежского секретаря. Он был причислен к военному министерству, но состоял на действительной службе у Шумского, жил у него и получал даже определенное жалованье, кроме частых подачек. Шумский приказал своему фактотуму Лепорелло в один день все узнать про барона Нейдшильда. Шваньский узнал очень многое. Но этими сведениями он сам не удовольствовался, а взяв бричку и почтовых, отправился в Гельсингфорс и привез через пять дней целую массу сведений о бароне и его дочери.

      Шваньский сделал свой доклад и прибавил:

      – Даже на могиле ихней нянюшки побывал-с! – Он дополнил это полушутя, с невообразимо уродливой улыбкой, которая невольно смешила всех его знавших. Улыбающийся Шваньский был настоящая обезьяна…

      – Как на могиле нянюшки?.. Чьей? – воскликнул Шумский.

      – Ихней-с. Баронессиной нянюшки… Как же?.. На кладбище в Гельсингфорсе… Поклонился…

      – Зачем? – расхохотался Шумский. – Что ты мог узнать от этой ее могилы…

      – А вот-с и ошибаетесь, Михаил Андреевич. Узнал кой-что очень многозначительное и вам интересное.

      – Что же? Дурень… Сторож кладбищенский, что ли, тебе раассказал что-нибудь…

      – Нет-с, памятник нянюшкин мне кой-что рассказал. Памятник богатющий, в тысячу, поди, рублей, а на нем надпись: дорогой, значит, моей няне, которая меня, значит, любила и которую я любила как мать. Ее имя все проставлено и баронессино имя все проставлено… Это нешто ничего не значит для понимания вашего, какая это девица?.. Чувствительная, нежная, благодарная и тому прочее и прочее и прочее…

      – Да, правда твоя, – задумчиво отозвался Шумский.

      – Ведь стоило сходить на могилу нянюшки? Признаете, что не глупо поступлено?

      – Нет. Не глупо… Ты ведь, я не спорю, иногда по нечаянности и умно поступаешь, – пошутил Шумский.

      По возвращении Шваньского из Финляндии молодой человек тотчас собрался искать кого-нибудь, кто знает барона, чтобы быть ему представленным. К фон Энзе он опять обращаться не хотел. Он подозревал, по собранным сведениям, что не только немец влюблен давно и серьезно в баронессу, но что и она относится к нему благосклонно…

      Познакомиться оказалось очень мудрено. Барон с дочерью почти нигде не бывал, кроме двух стариков, земляков своих. У самого барона приемов не было никаких. Он почти никого не пускал к себе, кроме тех же приятелей-финляндцев и кроме родственника покойной кузины своей, то есть того же фон Энзе.

      Быть представленным барону и баронессе где-либо на большом бале во дворце или в собранье, или в театре, на каком-либо публичном увеселении, гулянье или зрелище – было невозможно.