Аракчеевский сынок. Евгений Салиас де Турнемир

забористо… Да так, чтобы чертям в аду, на радостях поджидающим меня, тошно стало…

      «Ну, царство тебе небесное, голубушка», – прибавил мысленно Шумский, увидя гроб, который подняли на руки и проносили мимо него на паперть… Спасибо, из-за тебя кой-что новенькое видел. В нашей собачьей жизни нового ничего не бывает… Разве вино какое новое, кто из приятелей разыщет… И от него потом еще пуще тошнит, чем от старого… А?! Вот и она, белая барынька!..»

      В числе провожавших гроб из церкви двигалась к нему дама в белом платье и вуале, но была еще вдалеке и в сумраке церкви… Тихо приближалась она, а Шумский невольно глядел на это белое пятно толпы.

      Но вдруг он двинулся и напряг зрение. Затем вдруг двинулся еще и сильнее, толкнул даже двух стоявших перед ним мужчин, чтобы пролезть ближе к ней, к идущей…

      Она подошла, поравнялась с ним, прошла… Только длинный, белый вуаль еще виднелся, играя и развеваясь за спиной ее, так как с улицы в отворенные настежь двери пахнул ветер… Затем идущая вслед толпа скрыла ее с глаз.

      Шумский стоял на том же месте, не двигался, опустил голову и бормотал шепотом:

      – В белом? Обычай, что ли это?.. Из себя очень недурна… Бела уж очень тоже и лицом… Ей бы в цветном или в черном ходить… Глуповатое лицо… Да и походка какая?.. Точно привидение какое, не шла, а скользила тенью… Верно немка или шведка… и дура!

      И чрез мгновенье Шумский мысленно произнес:

      «Однако какая же ты-то скотина! Ты! Себе самому врешь всякое… Кого ты надуть хочешь? Себя! Зачем? Ну, приглянулась… Сердечко екнуло. Что ж тут? От этакого лица у всякого что-нибудь может случиться… Тебя хватило шибко, сразу, врасплох, как обухом… Ну и не комедианствуй сам с собой… Хороша! Нечего, брат, врать! Хороша! Хороша! Вот как хороша, что черт бы ее побрал! Да и меня тоже. За каким я лешим сюда лазил на похороны какой-то родственницы какого-то немца… А ведь он знает, наверно знает… Она знакомая или родня покойной».

      Быстро двинулся и вышел Шумский из церкви, даже не отдавая себе отчета в движеньи, и стал оглядываться, чтобы найти глазами немца. Но фон Энзе уже шел к нему навстречу…

      – Простите, Шумский, я сейчас не могу быть у вас, потому…

      – Скажите, кто эта дама вся в белом? Вон идет, – прервал он офицера.

      – Баронесса Нейдшильд.

      – Кто ж такая?

      – Единственная дочь довольно известного в столице финляндского сановника и чудака, который…

      – Она незамужняя, стало быть?..

      – Ей семнадцать лет… Богатая невеста и, как видите, красавица, не правда ли?

      Говоря это, фон Энзе вдруг вспыхнул. Его обыкновенно белое и свежее лицо все покрылось пурпуровой краской от глаз и бровей до подбородка. Шумский пристально присмотрелся к нему, ядовито ухмыльнулся и подумал: «Только школьники да влюбленные юнцы так краснеют. Стало быть, не я один… И он тоже… Не я один?! Вот и здравствуйте. Да разве я уже влюблен?»

      Шумский громко рассмеялся своей мысли, протянул руку фон Энзе и, крепко пожав его руку,