Подонок. Ульяна Павловна Соболева

еще ниже и взял пальцами прядь моих волос, а потом щелкнул зажигалкой, и она вспыхнула. Я даже не успела закричать от ужаса, а он тут же сжал ее ладонью и погасил огонь.

      – В следующий раз будешь полыхать, как факел! Все шмотье на тебе сожгу! Голая домой пойдешь!

      Осмотрел с ног до головы, и от взгляда этого наглого током пронизало. Взгляд мужской, откровенный, жгучий и сумасшедший. Вспомнила те картинки… и вздрогнула.

      – К кому приехала? К е*арю? К тому, с которым от брата свалила? Где он? Я ему яйца отрежу!

      Я дрожала и не могла ничего сказать, меня просто трясло и воняло собственными сгоревшими волосами. Он ненормальный. Не знаю, на что еще способен этот…этот отморозок.

      – Отпусти меня. Я ни к кому не приехала. Одна я.

      Провел пальцем по моему подбородку. Холодный. Ледяной. Очертил скулу, тронул губы.

      – Хорошо жила, пока он в могиле гнил? М? Наслаждалась? Дырки свои подставляла всяким членам вонючим? И как? С ними лучше?

      Игнорировать оскорбления, игнорировать мерзкий тон. Это его способ запугать, сломать.

      – Нормально жила… послушай… я понимаю, что ты чувствуешь. Понимаю. Ты любил Богдана и…

      – Заткнись, сука! – рыкнул мне в лицо и схватил за горло. – Имя его даже в голове у себя не произноси. Ты не достойна ни одной буквы! Из– за тебя он умер! Из– за тебя, тварюка! Из– за тебя его в цинке привезли! Если бы не ты… не пошел бы туда! Стерва… предала! Ууууу, бл*дь, как же я тебя ненавижу!

      И мне не просто страшно, меня от страха парализует так, что ноги немеют и руки. А он вдруг волосы мои за ухо заправил, убрал с лица с обеих сторон. Смотрит то в один глаз, то в другой, большим пальцем надавил на нижнюю губу, тронул передние зубы.

      – Боготворил тебя, святой считал. Боготворил…, – словно себе под нос, – а ты шлюха обыкновенная оказалась!

      А сам ладонью ведет по плечу к груди, и меня вот– вот от истерики бить начнет крупной дрожью. Развернул резко лицом к двери, вдавил в нее. Я закричала. А он прижал всем телом и рукой начал юбку задирать.

      – Не надо…пожалуйста, – извиваясь, пытаясь оттолкнуть, высвободиться, но он цепкий, жестокий, грубый. Толкает, давит, выкручивает руки. Дернул на мне трусики, сильно, порезав кожу возле ноги.

      – Неееееет! Не надо! Демьяяян…не смей!

      Вдавил лицо в дверь и прошипел над ухом.

      – Три дня! Три! Уволишься и свалишь из этого города. А не свалишь – пожалеешь, что родилась! Я эти трусы в аудитории на двери повешу!

      Ткнул лицом в деревянную обшивку и отпустил. Услышала удаляющиеся шаги и сползла по двери на пол, широко открыв рот и заливаясь слезами. Натягивая юбку ниже, прикрывая колени, все еще чувствуя его холодные пальцы на своем бедре.

      Некуда мне идти. И уезжать некуда. И уволиться не могу.

      Закрыла глаза…

      А перед ними искаженное ненавистью лицо Богдана. От него несёт перегаром, его глаза бешено вращаются.

      – Я что говорил тебе? Говорил, без моего разрешения не выходить? Говорил? Я из тебя дурь выбью!

      – Не надо…Бодя,