Подонок. Ульяна Павловна Соболева

падал. Стоял намертво. Только единственный выход – передернуть, как малолетка, и немного успокоиться.

      Потом огонь разжигал, пока она мясо нарезала. Бегает в этом платье своем проклятом, ноги мелькают, то к груди прилипнет, обрисует лифчик, то ветер челку швыряет ей в лицо. Она пальцы облизывает, а Демон то на нее смотрит, то угли вертит, и ему кажется, что он сам на этих углях поджаривается.

      Подбежала, улыбается. Что– то в тарелке притащила. А ему хочется, чтоб не подходила. Никогда. Даже на метр.

      – Хочешь попробовать? Я сама баклажаны в духовке запекала. Кусооочек.

      У нее была удивительная способность забывать все плохое. Как будто грязь отталкивается от ее кожи, волос, от ее розовых губ и исчезает. Не пристает к ней. Сколько бы мерзости ей не наговорил, все оставалось только с ним, а ее не касалось.

      – У меня руки грязные. – буркнул в ответ и потыкал железной палкой в очаг.

      – Открой рот.

      Бл******дь! Его током прошибает от ее слов. От каждого долбаного слова.

      – Нууу. Вкусно. Попробуй! Скажи – ааааа. Давай. Да. Вот так.

      Послушно открыл, и она ему на язык положила кусочек баклажана своим пальчиком. Своим маленьким белым пальчиком с остреньким ноготком. Гребаные баклажаны. Он их с детства ненавидел. Запах не переносил. Но стоял и жевал, как идиот. И с ее рук съел бы всю миску. Или сколько она их там напарила.

      – Вкусно? – и в глаза заглядывает. – Скажи, ведь вкусно?

      – Съедобно!

      – Нравится?

      – Нравится.

      Да, она ему нравится. Зверски нравится, до дрожи во всем теле, до боли в груди, до едких ожогов в животе. И ему хочется за это выдрать себе глаза, отрезать пальцы. Пальцы, которыми хотел бы тронуть хотя бы ее волосы. Вот эту пушистую прядь у виска. Убрать за ухо. Он так и сделал. Убрал.

      А потом руку на очаг положил и обжег ладонь.

      – Твооооою мать!

      – Что? Обжегся? Где? Покажи!

      Хватает его за руку, а он сопротивляется, отпихивает ее от себя. Чтоб не прикасалась. Но она – дура. Просто дура, потому что не видит, не замечает. Руку схватила, дует, потом за льдом побежала. Прикладывает и спрашивает все время:

      – Больно? Я в аптеку схожу за спасателем. Потерпишь?

      – Куда сходишь?

      – В аптеку. Тут недалеко. Всего минут двадцать идти.

      Идти? Она серьезно? Для этого есть специально обученные люди, которые метнутся, едва он им головой кивнет.

      – Пройдет. Давай мясо будем жарить. Неси сюда шампуры.

      – Да. До свадьбы заживет.

      Смеется и сама челку за уши прячет.

      – Я не женюсь.

      – Та до твоей долго еще. До моей заживет.

      Одернул руку.

      – И когда у вас свадьба?

      – В следующем месяце. Я как раз рисую приглашения. Для каждого свое. Индивидуальное. Хочешь, покажу?

      Она реально считает, что ему это интересно? Что она там рисует? А его рот, его язык, его голос говорит какое– то совершенно тупейшее:

      – Да.

      – Мясо пожарим, и покажу.

      На часы посмотрела.

      – Долго