Пан Володыевский. Генрик Сенкевич

же! – воскликнул пан Михал. – Он уже командовал отрядом и на собственную руку громил неприятеля.

      Пан Нововейский стал так сильно крутить усы, что чуть не оторвал себе губы.

      А Бася, не спуская с него глаз, подняла обе руки к лицу и подражала ему во всем.

      Но догадливый воин вскоре заметил, что глаза всех присутствующих направлены куда-то в сторону, в том направлении, где несколько позади его сидела панна, которую он видел спрыгивавшей с лестницы, и он сейчас же догадался, что она что-то против него затевает.

      И как будто ничего не замечая, он продолжал разговаривать и по-прежнему покручивал усы; наконец, улучив минуту, он вдруг обернулся, и так быстро, что Бася не успела ни отвернуться, ни отнять рук от лица.

      Она страшно покраснела и, не зная, что ей делать, встала с кресла. Все тоже смешались, и наступила минута молчания.

      Вдруг Бася всплеснула руками и крикнула своим серебристым голоском:

      – Третий конфуз!

      – Мосци-панна, – сказал Нововейский, – я сейчас же заметил, что там за мной что-то неладно… Признаюсь, по усам я тоскую, но если я их не дождусь, то только потому, что раньше сложу голову за отчизну, а в таком случае я надеюсь, что скорее заслужу у вас сожаление, чем насмешку.

      Бася стояла, опустив глаза: искренние слова молодого человека пристыдили ее еще больше.

      – Вы должны простить ее, – сказал Заглоба, – молодо-зелено, но сердце у нее золотое!

      А она, как бы подтверждая слова пана Заглобы, шепнула тихонько:

      – Извините, ваць-пане! Очень прошу!

      В эту самую минуту пан Нововейский схватил ее руки и начал целовать их.

      – Ради бога! Не принимайте этого к сердцу! Ведь я не варвар какой-нибудь! Мне нужно просить у вас прощения, что посмел помешать вашей забаве. Мы, военные, сами любим шутки. Mea culpa![10] Еще раз поцелую эти ручки, и если мне придется целовать их до тех пор, пока вы мне не простите, то, пожалуйста, не прощайте хоть до вечера.

      – О, какой вежливый кавалер! Видишь, Бася? – сказала пани Маковецкая.

      – Вижу! – ответила Бася.

      – Ну, вот и хорошо! – воскликнул Нововейский.

      Сказав это, он выпрямился и по привычке протянул руку к усам. Но сейчас же спохватился и чистосердечно расхохотался. За ним засмеялась и Бася, за Басей другие. Всем стало весело. Заглоба велел сейчас же принести из погреба Кетлинга пару бутылочек, и всем стало еще веселее. Пан Нововейский, постукивая шпорами, ероша пальцами волосы, все чаще устремлял на Басю свой огненный взор. Бася ему очень понравилась. Он стал необыкновенно разговорчив, а так как, состоя при гетмане, он вращался в большом свете, то ему было о чем рассказывать.

      Он говорил о конвокационном сейме, о его окончании, и о том, как в сенате, к великому удовольствию всех присутствующих, провалилась печка под натиском любопытных. Он уехал только после обеда. Его глаза и сердце были полны Басей.

      VIII

      В тот же день маленький рыцарь отправился к гетману,

10

Моя вина (лат.).