Нина и король Ник. Валентина Хайруддинова

и я так думаю, – согласилась директор, вновь усаживаясь, но уже на стул – подальше от неустойчивого столика, – не может у вас быть никаких споров с Михаилом.

      Отношения с директором, как и с остальными коллегами, у Нины за три года сложились ровные, отстраненно-деловые. Но это «не может у вас быть никаких споров» неприятно резануло слух, словно Вера Степановна не допускала и мысли о том, что какая-то там Нина может спорить – Боже! – с самим Михаилом! И что это за интерес у директора к личным беседам учителей?

      – Что вы молчите, Нина Петровна?

      Вера пытливо рассматривала девушку – та поежилась под колючим взглядом, однако ответила дерзко:

      – А что вы хотите услышать?

      Директриса вскинула брови:

      – О чем вы говорили с Михаилом?

      А в Нину, как оказалось, вселился какой-то бесенок – он очень хотел ответить: «Не ваше дело! И вообще – что за привычка: называть коллег по имени?», но хозяйка вредного бесенка приструнила и ответила:

      – Я не помню уже.

      Повисла напряженная тишина. Нина продолжила собирать сумку, а Вера принялась нервно постукивать костяшками пальцев по столу.

      Наконец она четко и холодно произнесла:

      – Вы так часто общаетесь, что даже не помните предмета беседы?

      «Да что ты прицепилась?» – злился бесенок.

      – Нет, конечно, не часто, – мирно ответила Нина, чувствуя: еще вопрос – бесенок вырвется на свободу.

      – Но сегодня вы так горячились, за рукав Михаила Владиславовича хватали, а вчера смеялись вдвоем.

      «Так ты же отсутствовала на месте, так сказать, преступления!» – удивился бесенок, и Нина, сдавшись на милость его ехидной злости, сказала, невинно захлопав ресницами:

      – Ах, да! Вспомнила! Михаил Владиславович считает, что …впрочем, я думаю, вам это совершенно неинтересно.

      Вера Степановна, опешив, молча смотрела на девушку, а та застегнула пальто почти не дрожащими пальцами на все пуговицы, сказала с театральным дружелюбием:

      – До свидания, Вера Степановна.

      Конечно, она хотела дождаться Соколовского, но желание уйти вот так эффектно, не услышав от изумленной Веры ответа, оказалось слишком велико.

      Уже сидя на скамье в парке, Нина, анализируя разговор с директрисой, удивлялась сама себе. «Я такая смелая потому, что нервничаю из-за рассказа Соколовского о письме», – решила Нина, не найдя другого вразумительно объяснения своей храбрости на грани неучтивости.

      Она нехотя поднялась со скамьи и медленно зашагала по аллее. «Нужно самой расспросить бабу Дусю о письме. Почему Саша его сжег? И самое главное – отчего не поделился со мной?» – размышляла Нина, бредя по ковру из опавших листьев, прислушиваясь к их шороху. Тоска, холодная и липкая, постепенно заполняла сердце.

      Письма никто прислать не мог: Саша не имел ни родных, ни знакомых, кто бы стал писать ему. Во всяком случае, Нина так всегда считала.

      Оказавшись дома, девушка побежала к хозяйке,