Невеста. Карина Демина

по лесу.

      Я вернулась к ели, понимая, что сегодня не смогу сделать и шага. Наверное, еще немного, и я бы рухнула на дно ямы, но Оден поймал.

      – Собаки нас не найдут…

      Если, конечно, среди охотников нет альва, который с легкостью разорвет мое плетение. А по его остаткам и меня обнаружит. Но будем верить в лучшее.

      В последнее время я только и делаю, что верю в лучшее.

      Оден не собирался меня отпускать, прижал к себе и держит. Я не против. Он теплый, а меня озноб на отдаче постоянно продирает. И руки становятся тяжелыми, словно я не простейший аркан плела, а повозки разгружала.

      – Тебе не больно? – Обнаглев, я положила голову ему на плечо.

      Больно. Вчера я вскрывала гнойники и промывала раны, втирала в них сок белокрестника, по себе знаю – жгучий, едкий и с мерзким запахом, но Оден терпел. И только когда коснулась той решетки, которая на спине отпечаталась, – ранки круглые, аккуратные, с белой каемочкой, – дернулся.

      Но позволил обработать.

      А теперь снова в грязи… и еще я сверху.

      – Боль разная. – Он не позволил отстраниться. – Есть плохая. Есть хорошая. – Странная теория. – Эта – хорошая. Ты есть. Я знаю, что живой. Плохо еще говорю. Буду лучше.

      Не сомневаюсь, что будет. И раны затянутся со временем, кроме тех, на спине. Они – я видела утром – по-прежнему сочились сукровицей. Но дело не в ранах, скорее в том, чем или кем они были нанесены. Я чувствовала метку, оставленную волей куда сильнее моей. От этого клейма избавиться будет непросто. И Оден поспешил натянуть влажную еще рубашку, скрывая именно их. Вчера не особо переживал по поводу наготы, и ночью тоже, а утром вдруг застеснялся.

      Смешной. И опасный, о чем забывать не следует.

      – Эйо лучше?

      – Нет. – Не вижу особого смысла врать. – Но пройдет.

      Я дотягиваюсь до выводка грибов. Несъедобные, с кружевными шляпками и тонкими ножками, которые уходят в землю, уже там разрастаясь нитями мицелия.

      Не та сила, которую легко получить, но я попробую.

      – Лет тебе? Много?

      От горечи первой капли морщусь, дальше пойдет легче. И я хотя бы не буду беспомощна, если собаки вернутся.

      – Восемнадцать. Больше.

      Грибница оплетает руку, и есть в ее прикосновении что-то противоестественное, неживое.

      – Восемнадцать – мало.

      Как для кого, для меня – вполне достаточно.

      – Но хорошо. Грозы не страшно.

      Откуда такая осведомленность? И что еще он знает?

      – Граница. – Оден верно истолковал мое молчание. – Жил долго. Видел. Знаю. Грозы – опасно. Для молодых, которые альвы.

      Возраст не так уж и важен, но разубеждать не буду, тем более что еще осенью я не слышала зова. И вполне может статься, что не услышу. Надеюсь, что никогда не услышу.

      Но разговор оборвался. Я сидела, вытягивая из грибницы капля за каплей черную силу, но озноб не прекращался. И тошнота подступила к горлу, знакомый симптом, который пройдет, если перетерпеть.

      – А тебе сколько лет?

      Я тоже устала молчать. Наверное, в город вышла именно по