Супергрустная история настоящей любви. Гари Штейнгарт

поблагодарит меня за то, что спас ее от скульптора и дыхания его смерти. Пусть она узнает меня ближе, пусть опровергнет все гадости, которые скульптор наговорил о моей персоне, – мою якобы жадность, мое бескрайнее честолюбие, мою бесталанность, мое псевдочленство в Двухпартийной партии и мои планы на Каракас. Я хотел рассказать ей, что и сам в опасности, что выдра из Департамента возрождения Америки пометила меня за крамолу, а все потому, что я переспал с одной стареющей итальянкой.

      Я оглядел убитый свитер Юнис – до неприличия свежее тело под ним жило, потело и, хотелось бы верить, желало.

      – Я знаю хорошую химчистку, они умеют отчищать винные пятна, – сказал я. – Один нигериец, тут неподалеку. – Я подчеркнул «нигерийца» – вот, мол, как я лишен предрассудков. Ленни Абрамов, друг всех народов.

      – Я волонтерствую в приюте для бездомных у вокзала, – сообщила Юнис – видимо, не просто так.

      – Да? Фантастика!

      – Ну ты и ботан. – И она бездушно рассмеялась.

      – А? – спросил я. – Ой, ну извини. – Я тоже рассмеялся – мало ли, может, она пошутила, – но мне сразу стало обидно.

      – ППУ, – сказала она. – ЯДМОСОВ. КППИСУКП. ПСЖО. Полный ПСЖО.

      Ох уж эта молодежь с их аббревиатурами. Я сделал вид, что понял.

      – Ну да, – сказал я. – МВФ. ООП. Иняз.

      Она так на меня посмотрела, будто я псих.

      – ПЕМ, – сказала она.

      – А это кто? – Я представил себе высокого протестанта.

      – Это значит, что я тебе «просто ебу мозги». Шучу, понимаешь?

      – Ха, – сказал я. – Я так и понял. Правда. Что, с твоей точки зрения, делает меня ботаном?

      – «С твоей точки зрения», – передразнила она. – Кто так вообще разговаривает? И кто носит такие туфли? Ты в них как бухгалтер.

      – Я улавливаю гнев, – сказал я. Куда подевалась милая обиженная кореяночка, что была здесь три минуты назад? Я зачем-то выкатил грудь и встал на цыпочки, хотя и так был выше ее на добрых полфута.

      Она потрогала манжету моей рубашки, пригляделась.

      – Ты неправильно застегнул, – сказала она. И не успел я открыть рот, застегнула как надо и поправила рукав, чтоб он не топорщился на плече и над локтем. – Вот, – сказала она. – Так ты смотришься получше.

      Я не знал, что сделать, что сказать. С ровесниками я точно знаю, кто я. Не красавец, но хоть прилично образован, неплохо зарабатываю, тружусь на переднем крае науки и техники (хотя с эппэрэтом обращаюсь не искуснее своих родителей-иммигрантов). На планете Юнис Пак все это явно не котировалось. Я какой-то доисторический пентюх.

      – Спасибо, – сказал я. – Что бы я без тебя делал.

      Она мне улыбнулась – у нее обнаружились ямочки, такие, что не просто оживляют лицо, но мигом освещают его теплом, выманивают душу наружу (а в случае Юнис отчасти сглаживают гнев).

      – Я есть хочу, – сказала она.

      Я, наверное, походил на оторопелого Рубенштейна на пресс-конференции, когда наши войска потерпели поражение под Сьюдад-Боливар.

      – Чего? –