Избранное. Владимир Бурлачков

имел на это все права. Дружок должен был катиться куда подальше.

      Его растерянность давно прошла. Он снова был уверенным, насмешливым и везучим. В тот год ему везло. И в том, что, забросив работу, выбрался к морю и в горы именно в июле, и в том, что в шторм доплыл до берега, и в том, что встретил здесь в станице у предгорий Кавказа эту девчонку.

      В палатке на площади они купили свежеиспеченную, еще теплую булку. Рвали ее на куски, ели и хохотали. Дружок таращился на них и ничего не мог понять. Наверное, ему казалось, что они смеются над ним. Кончилось тем, что он куда-то пропал.

      Они бродили по немощеным улочкам станицы. Белые, даже чуть синеватые домишки, дряхлые заботы, шоколадные лужи недавнего ливня и мелкая речушка среди розовых и черных валунов.

      – Нет, ты все-таки скажи, – говорил он, – ты прямо скажи – какие у тебя в отношении меня планы?

      – У меня? Какие еще планы? – хохотала она.

      – Нет, так не пойдет, – говорил он. – У серьезных девушек должны быть планы.

      – Но не в отношении тебя.

      – А кого же? Кого еще? – почти кричал он.

      К речке они спускались по крутой тропинке. Он протянул своей спутнице руку, а когда она шагнула к нему, обнял, заглянул в глаза и спросил:

      – Отпустить?

      – Отпусти! – сказала она и требовательно, и мягко, как будто сама не знала, как это следовало сказать.

      Они переходили речку по камням. Он – впереди, а она чуть сзади. Перешагивала с валуна на валун, распахнув тонкие руки, и время от времени сбрасывала со щеки прядь каштановых волос.

      На другом берегу он опять обнял ее и спросил:

      – Отпустить?

      – Как хочешь… – сказала она и улыбнулась.

      Его автобус давно ушел и опечаленный дружок сидел в пустом зале ожидания. Ее автобус они дожидались на крыльце автостанции.

      – Я по этому маршруту уже два раза ходила, – говорила она. – А сейчас группу поведу. Там одно такое место есть – площадка над пропастью. Ой, какие же там горы!

      – Но договорились: двадцатого, в Минводах, в аэропорту, – говорил он.

      – Ну, конечно же!

      Подошел автобус. Она вскрикнула с горестным удивлением:

      – Ой, мой, наверное…

      Автобус был проходным и стоял три минуты. Они торопились, затаскивали в переполненный салон ее вещи.

      В последнее мгновение она спрыгнула с подножки, обняла его и сказала:

      – Только не забудь! Двадцатого! И не обманывай меня. Ладно?

      Он взял ее лицо в ладони и подумал: «Дурочка, таких не обманывают».

      В Минводах он ждал ее два дня. Все было в те два дня – и радость, что вот-вот увидит ее; и горечь, что все эти недели чуть ли не во всем везло, а тут, напоследок…, и злость, что она его обманула.

      Лет двадцать спустя, в очередной приезд в Домбай он увязался с экскурсией на кладбище альпинистов и, ошалев от неожиданности, долго разглядывал надгробие с девичьим портретом. Черты были знакомы, и волосы до плеч, и имя было – ее. Только глаза он не узнавал. Глаза были другими, – иссушенными, изуродованными