Львы Сицилии. Сага о Флорио. Стефания Аучи

и мне кажется, я схожу с ума в этой дыре. Дыре, потому что наш дом немногим больше, чем кладовка в лавке у братьев, и я все время одна, это невыносимо, со мной лишь сын да Виктория, в этом огромном городе я одна, здесь нет тебя, здесь я теряюсь среди домов, среди грязи. Пусто и одиноко.

      Наконец, Джузеппина умолкает.

      Паоло подходит к жене, кладет руку ей на плечо.

      – Завтра я отправлю письмо, – говорит он. Гладит ее по волосам. В этой ласке – нежность, сожаление, страх. Он хотел бы что-то сказать, но молчит. Выходит из комнаты под растерянным взглядом жены.

      Зря он, думает Иньяцио, надо бы им поговорить. Надо бы ему ее выслушать. Разве не для этого заключается брак? Чтобы вместе нести бремя забот.

      Разве он поступил бы не так?

* * *

      – Спасибо, дон Флорио, будьте здоровы!

      – Всегда в вашем распоряжении. Всего доброго!

      Рождество 1799 года пролетело быстро. Прошел еще год, лавка работала. Их, братьев Флорио, не сразу, но признали. Недоверие жителей Палермо и слухи, распущенные Сагуто, зятем Канцонери, долгое время были серьезным препятствием. Многие фармацевты, отчасти из робости, отчасти от нежелания рассердить Канцонери, предпочитали обходить их стороной. Паоло хорошо помнит дни, когда он стоял на пороге в ожидании покупателей, надеялся, что кто-то из аптекарей зайдет купить у них пряностей. Но только Сагуто проходил мимо и злорадствовал, что у них пусто. Паоло поклялся себе, что рано или поздно сотрет с его лица это наглое выражение.

      Новый, 1801-й, год принес холод и дожди. Дверь закрывается с привычным, таким родным скрипом. На мгновение шум дождя врывается в лавку вместе с зимним ветром и запахом горелых дров.

      Паоло осматривается, ставит на место бальзамарии, оставленные на прилавке.

      Конец ушедшего года ознаменовался свирепой эпидемией инфлюэнцы. Рождественские песнопения перемежались с похоронными плачами.

      Запасов хины почти не осталось. Самые известные торговцы пряностями, Канцонери к примеру, продавали ее буквально на вес золота и только нужным людям.

      Затем совершенно неожиданно от Барбаро пришел товар. Как раз вечером под новый год. Ящиками с товаром была заставлена вся лавка. Слухи об этом быстро расползлись по городу. Так всегда бывает в жизни: кому-то тын да помеха, кому-то – смех да потеха. Так и случилось: на следующий день лавка заполнилась покупателями, и среди них были не только простые горожане.

      Торговцы пряностями. Фармацевты. И даже некоторые лекари, кровопускатели.

      Они стояли за дверью, почтительно сняв шляпы, позванивая монетами в кармане, и умоляли продать им хину, которую нигде не могли купить.

      Еще Паоло помнит, как Кармело Сагуто, проходя по площади Сан-Джакомо, замер и долго не мог поверить своим глазам, глядя на оживление у лавки калабрийцев, которой все брезговали. Он тоже бросился в лавку, расталкивая покупателей, и кричал, чтобы Паоло показал ему хину, потому что «это неправда, вас обманывают», кричал он…

      Паоло взял горсть коры и положил на прилавок.

      – Кора хинного дерева из Перу. Только что привезли и уже все продали. Возмущайтесь, сколько хотите, Сагуто.

      Тот отступил под смущенными