На уроках сценарного мастерства. Том 2. Сборник

голос хрипло заклокотал где-то в глубине его груди, задавленный все тем же стремлением сдержать себя в руках. – Есть статья: если я знаю обо всем и молчу, то несу ответственность за укрывательство.

      – А ты не молчи.

      Лоб и скулы его покрылись странной пятнистой краснотой, будто прорвалась и проступила на поверхности лица с трудом сдерживаемая ярость. Пожалуй, я перегнул палку.

      – Что тебе сказала Вика? – я постарался придать голосу соответствующую ситуации дозу серьезности. Понадобилось время, чтобы он ответил.

      – Ты действительно убил из моего ружья какого-то мужика?

      – Да… Что еще она тебе сказала?

      – Больше ничего. Но и этого вполне достаточно.

      – А что ты так нервничаешь? – опять не удержался я от соблазна позлить его. – Будем считать, что ты не знал ничего, когда я брал ружье. И ни я, ни Вика не сказали тебе ни слова сегодня. А раз так, то ничего тебе грозить не может.

      – Я за тебя волнуюсь, болван, – продолжая злиться, он досадливо поморщился.

      Я понимал, что говорю не самые умные вещи, но как иначе я мог себя вести после того, как он оказался посвященным в эту страшную историю?..

      Мы уже довольно долго шли, увязая по щиколотку в холодном прибрежном песке. Я шел впереди, с ружьем через плечо, перепоясанный кожаным патронташем на тот случай, если первые выстрелы не дадут результата. Он, хоть и был выше на голову и, видимо, быстроходнее, отставал на несколько шагов.

      Ветер бил в лицо, трепал волосы; особенно это было заметно по его длинной, спадающей почти до плеч шевелюре (плохо сочетающейся с морской формой, которую он почему-то носил и на берегу).

      Жажда мщения несла меня вперед и вверх к заброшенному маяку, одиноко торчащему на каменистом, поросшем вечнозеленым кустарником уступе.

      – Да не спеши ты так, – сказал он ворчливо-жалобно и вполне миролюбиво, будто не стреляться мы шли, а по какому-то не очень спешному общему делу. Я, конечно, не умерил шаг, и ему пришлось прибавить скорость.

      – Я одного понять не могу, – сказал он, почти поравнявшись со мной, – зачем так далеко идти? Тут тоже вроде никого нет.

      Я ничего не ответил. Мы прошли еще метров двадцать, и он опять, как бы рассуждая вслух, заговорил:

      – И зачем тебе нужно рисковать? Решил меня убить – стреляй! Какого черта сам лезешь под пули?

      Я молча шел вперед и вверх, по направлению к маяку, где на уложенном квадратными плитами дворе должно было свершиться возмездие со всеми возможными, пусть даже самыми несправедливыми для меня, вариантами исхода.

      А что другое я мог сделать в моем положении? Обратиться с жалобой в местком пароходства? Написать на него анонимку?

      – Я не просто убил его, – сказал я Марату, – мы стрелялись.

      – То есть как?! – он подался вперед всем корпусом, предполагая, что ослышался.

      – Была дуэль.

      – Какая еще дуэль?! Ты что мелешь?

      – А вот такая, настоящая, – наконец, кажется, я его пронял. – Сперва он стрелял, потом – я.

      – Зачем?! Ты хоть сам понимаешь,