Сталинград. Том третий. Над нами мессеры кружили. Андрей Воронов-Оренбургский

опалённые порохом лица: похудевшие, утомлённые, с тёмными подглазьями, с заострившимися чертами, но с блестящими живыми глазами, жадно и преданно озиравшими его, Магомеда Танкаева, их бессменного, любимого командира. И от этой преданности своих солдат, от их огненной веры в него… Он, как это уже было не раз в бою, вдруг ощутил крепкий и радостный толчок в груди. Сердце стало увеличиваться, расширяться и терпкий комок гордости за своих воинов клокотал в его горле. И чёрт с ним!.. Пусть война оказалась до одури длинной, чудовищной, бесстыже жестокой и лживой, – он знал: им не страшны грядущие испытания и страдания, ибо они – за Советскую Родину! Им не страшна смерть, ибо она – за любимую землю отцов и дедов! И не будет смерти, ибо их фронтовое – единство навечно стянуто – сбито братскими скрепами, овеяно божественным замыслом на земле и на небе. И в этом братстве – те, кто ныне жив, и те кто пал смертью храбрых в борьбе с фашизмом, навсегда останутся в их сердцах, в их пламенном и грозном строю – защитников своего Отечества.

      * * *

      – Здравия желаю, товарищ майор! – не отрывая восторженных глаз от новой Красной Звезды на груди командира, выпалил, подбежавший старший сержант Нурмухамедов.

      – Построить бойцов! Произвести перекличку, – с порогу, охлаждая радостный пыл, строго распорядился Танкаев, заметно подёргивая правым углом рта (первый признак для подчинённых недалёкой вспышки гнева и раздражения).

      – Есть «построить», «произвести перекличку! – сержант обескураженный суровостью командира, насилу удерживая рвение и дыхание, бросил к пилотке ладонь. – Взво-од! – на его смуглой шее вздулись и задрожали две перепутанные жилы. – В одну шеренгу ста-а-нови-и-ись! Смирна-а!

      Стрелки вытянулись, замерли в ожидании «чистки перьев». Их линялые, добела выгоревшие на калёном солнце гимнастёрки, пилотки и стоптанные сапоги, давно просили замены, устав от старых заплат и грубой солдатской штопки.

      – Младший сержант Стукало! – озлев голосом, гаркнул Марат Нурмухамедов.

      – Я-а! – прозвучало тягучим баском.

      – Рядовой Медведев!

      – Я! – винтовочным затвором лязгнул ответ.

      – Ефрейтор Зорькин.

      – Я! – не повышая голоса, сухо, будто в кулак, кашлянул лучший пулемётчик «Зоря».

      – Рядовой Черёмушкин.

      – Я! – Магомед Танкаевич заметил, порывисто повёрнутое к нему заострённое, голубоглазое лицо Черёмы, похожее на лисью, испуганную мордочку.

      – Рядовой Сметанин!.

      – Я-у! – обиженно и тихо, как телячье мычание, вырвалось из груди.

      – Ты чо-о? Всё о мамкиных пирожках тоскуешь, мимоза? Может, тебе ещё сиську дать? Сметани-ин! – чётче и злее выкрикнул старший сержант.

      – Я-у! – громчк, но так же обиженно, вторил Сметана.

      – Ну, я тебе сосунок,.. – скрипнув зубом, погрозил у бедра кулаком Марат. – Рядовой Федорчук!

      …Всё видел, всё подмечал майор Танкаев. Ничего не упускал его зоркий орлиный взор. Но палки в колёса совать не стал. Знал по опыту, по окопной правде: «Солдаты обязаны знать – уважать