Дом Фауста. Михаил Дынкин

дождей потусторонний ритм,

      покуда ты у них на мониторах

      сидишь с лицом осунувшимся старым

      на двух рывками движущихся стульях;

      один гарцует, а другой горит.

      Порой они меняются местами…

      Сопит Болванщик. Мышь больная стонет.

      Над нею Белый Кролик вырастает,

      опорожнив двенадцать пузырьков.

      На каждом пузырьке на арамейском

      написано: «Не пей меня!» – на резкость

      наводишь – видишь черепа и кости,

      но мало ли на свете дураков,

      глотающих направо и налево

      любую дрянь. Простим ему, Елена,

      преступную беспечность, Марианна…

      Чеширский кот готовит антидот.

      Палит в него из ружей полк потешный.

      А как наступит редкое затишье —

      улыбка, превращённая в усмешку,

      сопровождает скверный анекдот

      о со стены скатившемся Болтае.

      Вот он лежит, обмотанный бинтами,

      который день на койке госпитальной.

      И санитар, похожий на Моржа,

      заходит за прозрачные кулисы

      и говорит: «Мы умерли, Алиса.

      Произошёл программный сбой, Алеся.

      Мне очень жаль. Мне правда очень жаль».

      «Возвратился из странствий пропитанный горечью ветер…»

      «Возвратился из странствий пропитанный горечью ветер.

      Снились Ване русалки, дыши, говорили, дыши.

      Родились у Агафьи красивые мёртвые дети,

      полежали немного и на дискотеку пошли.

      А случилось ещё – волкодав в волкодлака вцепился,

      превратился в шерифа, теперь ковыляет на двух.

      А в отверстой могиле сидит мореход-кровопийца,

      погрузивший ладони в набитый костями сундук.

      Под Кощеевкой снег серо-буро-малиновый выпал.

      Вышел кот в сапогах из портала на Старой Морской.

      А летучая мышь подружилась с болотною выпью.

      А уволенный паж заявился в притон колдовской

      и гуляет на все, только всех-то раз-два и обчёлся…

      Жил на свете маркиз с погремушкою вместо башки;

      что ни день покупал на базаре шампунь и расчёску —

      типа есть голова, напрягите глаза, петушки».

      Я сидел, вспоминая смешные и грустные сказки,

      в старом кожаном кресле, пока за оконным стеклом

      скарабеи толкали мерцающий шар тёмно-красный

      над поваленным лесом, над высохшим руслом стихов.

      Подвал

      Ниневия

      «Остаются кротовые норы дневных сновидений…»

      Остаются кротовые норы дневных сновидений,

      провалы казённых комнат,

      огрызок яблока на потрескавшейся столешнице,

      неверный свет в забранном решёткой окне.

      Человек сидит в кресле, силится вспомнить, но что?

      Тополиный пух летит старику в лицо,

      мальчик чихает, мать ведёт его в зоопарк, смеётся.

      Но в их городке не было зоопарка,

      но мальчик рос в детском доме,

      но старик не видел своих настоящих родителей

      (и ненастоящих