«Дама в черной перчатке» и другие пьесы. В. Г. Шершеневич

на белый язык января.

      И пока я стоял здесь в хитонной рубашке

      С неизменью улыбки, как седой истукан,

      Мне кричали: «Проворней, могучий и тяжкий,

      Приготовь откровений нам новый капкан!»

      Я просто-напросто не понимаю

      И не знаю,

      В сони

      Застывший: что на земле теперь?

      Я слышу только карк вороний,

      Взгромоздившийся черным на окна и дверь.

Поэт:

      Все вокруг, что было вчера и позже.

      Все так же молитва копает небо, как крот.

      А когда луна натянет желтые вожжи,

      Людская любовь, как тройка, несет.

      Все также обтачивается круглый день

      Добрыми ангелами в голубой лучезарне;

      Только из маленьких ребят-деревень

      Выросли города, непослушные парни.

      Только к морщинам тобой знаемых рек

      Люди прибавили каналов морщины,

      Все так же на двух ногах человек,

      Только женщина плачет реже мужчины.

      Все так же шелушится мохрами масс

      Земля, орущая: «Зрелищ и хлеба!»

      Только побольше у вселенских глаз

      Синяки испитого неба!

Бог:

      Замолчи!.. Затихни!.. Жди!..

      Сюда бредут

      Походкой несмелой;

      Такою поступью идут

      Дожди

      В глухую осень, когда им самим надоело!

      Поэт отходит, уходит в темь угла. Как сияние над ним в угаре свеч и позолоты поблескивает его выхоленный тщательный пробор и блест-кие волосы. Замер одиноко. Выступает отовсюду тишина. Бог быстро принимает обычную позу, поправляет сиянье, обдергивает хитон, с зевотой, зеваючи, руки раскрывает. Входит какая-то старушка в косынке.

Старушка:

      Три дня занемог! Умрет, должно быть!

      А после останется восемь детей!

      Пожух и черней,

      Как будто копоть.

      Пожалей!

      Я сама изогнулась, как сгоретая свечка,

      Для не меня, для той,

      Послушай!

      Для той,

      Кто носит его колечко,

      Спаси моего Ванюшу!

      Припадала к карете великого в митре!

      Пусть снегом ноги матерей холодны,

      Рукавом широким ты слезы вытри

      На проплаканных полночью взорах жены!

      Семенит к выходу. Высеменилась. Подыбленная тишина расползается в золото и черное. Бог опять и снова сходится с поэтом посредине. Бог недоуменно как-то разводит руками и жалобливо, безопытно смотрит на поэта.

Бог:

      Ты слыхал? А я не понял ни слова!

      Не знаю, что значит горе жены и невест!

      Не успел я жениться, как меня сурово

      Вы послали на смерть, как шпиона неба и звезд.

      Ну, откуда я знаю ее Ванюшу?

      Ну, что я могу?!. Посуди ты сам!

      Никого не просил. Мне землю и сушу

      В дар поднесли. И приходят: «Слушай!»

      Как от мороза, по моим усам

      Забелели саваны самоубийц и венчаний,

      И стал я складом счастий и горь,

      Дешевой распродажей всех желаний,

      Вытверженный мйром, как скучная роль!

Поэт:

      Я