«Дама в черной перчатке» и другие пьесы. В. Г. Шершеневич

поднимается и…

      Притон. Накурено. Бутылки. Женщины. Вино. Кокаинисты с синяками у глаз. Эстетствующие господины с плохо вычищенными ногтями и дамочки, точно спущенные с цепочки Кузнецкого. Народу весьма и весьма много, но все одноцветные (с виду похожие, похожие один и одна на другого и другую. Словно томы собрания сочинения Брюсова в «Сирине»). Такое утомительное веселье, что спать хочется. Не то ветер, не то ночь стучит расцветающими белыми окнами. Да корни луны запутались в вермишели изысканных духов и растрепанных причесок. Ведь вот только что вошел вот этот самый господин, а уже оказывается, что он поэт, правда, малоизвестный, но очень неплохой. Конечно, никто всего этого не знает. Вообще никому ни до кого нет решительно никакого дела. Это совершенно очаровательно. Поэт озирается и как будто что-то вспоминает, припоминает как будто.

Поэт:

      Вывалился из прошлого просто, как пьяный седок

      Из розвальней на повороте, где выбой,

      И какой-нибудь день мною плеснет в рожок,

      Как волна на утес зазевавшейся рыбой.

      Обвешанный грезами, как рождественская елка,

      С уже подпаленной свечами печали душой,

      Совсем несуразный, но еще зеленью колкий,

      Я в крест переулков вставлен судьбой.

      Раскачавшись на жизни, подобно белке,

      На жизнь другую лечу параболой зари

      И руки раскрываю, как часовые стрелки,

      Когда без четверти три.

      Прошлое захлопнул на какой-то случайной

      Странице

      И нарочно закладку вспоминаний не вложил.

      А небом уж кинуты стайные

      Птицы,

      Словно сетка трепещущих черных жил.

      Но тоска все прежняя, потому что такая ж

      Земля изрябилась улыбкой людей…

Один господин:

      Не скули и не стонь! На! Понюхай! Узнаешь

      Пьяный шаг прошатавшихся дней!

      Ты душу, как руки, протянул в пустынях

      Этих заселенных городами зал,

      Но за этот один изумляющий вынюх

      До земли бы

      Спасибо

      Ты мйру сказал.

      Предлагает ему кокаину в баночке. Поэт роняет, неловкий, трубку, рассыпает кокаин, поднимает вычурно тщательно порошок с полу, нюхает, нюхает и недоуменно смотрит на тающих окружающих. Чем-то розовым выблескивают его глаза бесхитростные. Для него вытрясено как-то вокруг.

Третий субъект:

      Я весь высыпался смехом оттого, что слезы

      Почти не блестят на концах ресниц-вееров,

      Оттого, что город, эта серая роза,

      Опал лепестками увялых домов.

      И бегают помыслы, хроморукие странники,

      В Медину придущих столетий прозреть!

      И в моих зрачках начинаешь ты, странненький,

      Сединой

      И мечтой

      Серебреть.

      За окном растекается мокредь и гниледь,

      Кнут часов полосует ребра минут,

      И ты, сюда вшедший, ты должен вылить

      Себя в этот вечер, как в глыбкий сосуд.

      Рассыпает резкая сыпь, резкая сыпь телефонного звонка раздается. Из трубки вылезает дама. Лезет, выволакивает себя и свои туалеты. Видно,