Последний бумажный журавлик. Кэрри Дрюри

зову я снова.

      Сердце стучит так громко, что ничего другого не слышно. Но я все равно прислушиваюсь. И мне кажется, кто-то шепчет за спиной. Я ползу, карабкаюсь на четвереньках, заглядываю в каждую темную щель.

      – Где… где ты?

      Он не отзывается, но тут я вижу, что обломки стены шевелятся. Обеими руками, что есть силы, я тяну на себя доски, покрытые штукатуркой.

      Щель становится глубже, и я чуть ли не ныряю туда, шарю руками, нащупываю едва различимые предметы и спрашиваю, спрашиваю:

      – Ты слышишь меня?

      Наконец теплая ладонь сжимает мои пальцы, и сердце от этого колотится сильнее – с надеждой.

      Я разгребаю обломки и все яснее вижу его – Хиро. Но это не тот Хиро, который повернулся ко мне, стоя у окна. Он тоже без одежды. Одна сторона его тела и нижняя часть ног в порядке, все остальное – в ожогах.

      На меня накатывает тошнота. Я шатаюсь. Меня рвет. Все кружится. Падаю. Снова рвет.

      Дрожу. Пот течет по лицу и телу, как вода.

      Он касается моей спины:

      – Спасибо, – голос друга слабый, уставший, неузнаваемый. – Это бомба?

      – Похоже на то. Только вот какая? – спрашиваю я, собравшись с силами.

      – Молотофф но Ханакаго?[1] Кассетная бомба? – произносит он еле-еле.

      Хиро неловко поворачивается в одну сторону, в другую – смотрит, как и я в те первые секунды, на разрушенный мир.

      – Даже пятисоттонная бомба так не смогла бы… – отвечаю ему.

      Хиро встает и делает неуверенный шаг.

      – Здесь был сад, – шепчет он. – А вот тут, где я стою – бомбоубежище.

      Он смотрит на меня.

      – Все еще день? – его голос почти как тишина. – Тот же день? Ничего не помню… Я видел самолет… стоял у окна, да? А потом раскрылся парашют. Я обернулся, чтобы сказать тебе, да?

      Я киваю.

      – А потом… пустота. Что-то белое и все, – он качает головой, – пустота.

      Вдруг он наклоняется и его начинает рвать – точно как меня. Хиро дрожит, зубы его стучат, пот льется без остановки.

      – Я голый, – говорит он, переводя дыхание от рвоты. – Куда делась моя одежда?

      – Не знаю, – шепчу. – Я тоже очнулся голым. Посмотри на свою кожу. На тебе была рубашка с рисунком, твоя любимая.

      Он кивает.

      – Посмотри, посмотри на себя.

      Он опускает голову, рассматривает себя, касается рукой разноцветных пятен на коже.

      – Это рисунок с моей рубашки, – произносит он. – Почему-то на коже. Но куда делась сама рубашка?

      Я пожимаю плечами.

      – И что нам теперь делать? – спрашивает Хиро. – Куда нам теперь идти?

      – Я не знаю. Не знаю.

      У нас нет ответов.

      Я помогаю Хиро натянуть одежду, которую взял из корзины, и вместе мы карабкаемся по останкам его дома в надежде дойти до больницы, но останавливаемся там, где должна быть дорога.

      – Моя мама, – шепчу я.

      – И моя, – отвечает он. – А сестра? Что с ней? Что с Кэйко? Мне нужно найти ее, мы должны быть вместе сейчас! Она в детском саду, ей страшно!

      Хиро

1

Японская транскрипция «коктейля Молотова». – Прим. пер.