Председатель. Юрий Нагибин

Свидетели утверждали, что такого взгляда у живого человека не бывает. В темном, ночном ее взоре была не злость, не ненависть, а то, что больше злости, страшнее ненависти, что-то завораживающее, как взгляд василиска, грозное, как: судьба.

      Каспа чуть завалился в седле, словно наскочил на незримую преграду. Всхрапнул и косо выкатил голубоватый белок его тощий конь.

      – Augen neider!.. Hösttu[7]? – закричал Каспа.

      И переводчик, бледный как бумага, шепнул Петровне:

      – Глаза!.. Глаза опусти!..

      Но толи не слышала Надежда Петровна, то ли не хотела слышать, она не отвела взгляда. Казалось, ее страшно выкаченные глаза выскочат из орбит и раскаленными каплями падут на обидчика. Не властна была Надежда Петровна над своим взглядом. В огне его сотворилось рождение из простой женщины, труженицы, жены, матери – неистовой Петровны, крестьянской предводительницы.

      Не выдержали надорванные алкоголем нервы Каспы, он повернул коня и, разломив толпу, поскакал прочь…

      Под вечер. Надежда Петровна – у постели сына. Наклоняется над ним – слава богу, уснул. Поправив одеяло, выходит в сени и жадно пьет воду из кадки. Нашаривает в потемках огурец и начинает его жевать. На крыльце темнеет какая-то фигура. Кроваво-красное закатное небо за спиной человека позволяет видеть лишь его силуэт.

      Надежда Петровна вышла на крыльцо.

      – Простите, – тихо говорит солдат с интеллигентным лицом. – Может быть, вам нужны медикаменты… Вот, я принес… – Его русский язык чист и лишен акцента, лишь чрезмерная отчетливость произношения выдает иностранца.

      – Нет, пан, нам ничего не надо, – равнодушно говорит Надежда Петровна.

      – Это для вашего сына.

      – Спасибо, пан, вы уж довольно для него постарались. – Надежда Петровна хрустит огурцом.

      – Но при чем тут я?! – покраснев, вскричал солдат.

      – А здорово все-таки ты по-русски балакаешь, – тем же равнодушным голосом сказала Надежда Петровна.

      – Я – славист… Скажите, за что вы так ненавидите нас? У вас случилось огромное несчастье, я понимаю. Но разве ваша ненависть до этого была меньше?

      – Неглупый!.. – сухо усмехнулась Надежда Петровна.

      – Разве каждый немецкий солдат – фашист! – понизив голос, продолжает немец. – Мы подневольные: нас гонят – мы идем. Мы бессильны против государства, как и все маленькие люди на земле. Но у меня и у многих товарищей нет ненависти к русским…

      – Слушай, пан! Кто к кому пришел? Мы к вам или вы к нам? Твой сын лежит избитый и опозоренный или мой?.. Почему ты на моей земле, почему в моей хате? Мы вас звали, мы вас обижали?..

      – Это правда!.. Но поймите меня. Война кончится когда-нибудь, а ненависть останется. Но Германия вовсе не заслуживает ненависти. Ведь кроме настоящего есть еще и прошлое. Прошлое великого народа с великой культурой. Германия делала мир лучше, добрее, богаче мыслями и чувствами… Я говорю впустую?

      – Впустую, пан.

      – Горько это и страшно!..

      – Вот когда вы вернетесь в свои пределы и хоть маленько почувствуете, что значит жить под врагом,

7

Глаза опусти! Слышишь? (нем.).