Айза. Альберто Васкес-Фигероа

когда бы то ни было, – в грязной комнатенке, где провел столько лет, Однорукий Монагас лег на кровать и, глядя в потолок, стал перебирать в памяти все мгновения, которые он пережил здесь, прильнув глазом к отверстию в стене. Он спрашивал себя, что же теперь его ожидает, ведь он больше не сможет заполнить свое существование чудесным присутствием неповторимой Айзы.

      Он почувствовал непреодолимое желание плакать, плакать без всякого стеснения, как он не делал с тех самых пор, когда был самым одиноким, печальным и несчастным ребенком на свете. Он все еще плакал, когда в дверь постучали, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержаться и вытереть глаза грязным носовым платком, прежде чем открыть.

      – В чем дело? – с ходу накинулся на него Лусио Ларрас. – Я жду уже больше двух часов. Где она?

      – Кто?

      Тот посмотрел на него как на сумасшедшего:

      – Кому еще быть, тупица? Девушка.

      – Она ушла, – ответил Однорукий Монагас с неожиданным спокойствием, удивившим его самого. – Покойники предупредили ее о том, что ты придешь, и она сбежала. – Он махнул рукой, показывая, чтобы тот оставил его в покое. – И передай своему шефу, чтобы не трудился ее искать. Он ее никогда не найдет! Айза не для него и не для Майера или какого-нибудь другого козла. Она ничья. И в жизни не станет принадлежать кому бы то ни было!

      Лусио Ларрас посмотрел на него так, словно ему стоило огромных усилий понять, о чем он говорит, и это на самом деле стоило ему таких усилий. Он ничего не сказал, но заглянул в соседнюю комнату и удостоверился в том, что все ушли, забрав с собой то немногое, что у них было. Вернувшись, властным и не оставляющим сомнений жестом пригласил толстяка последовать за ним.

      – Пошли! – приказал он. – Дон Антонио наверняка захочет с тобой поговорить.

      – А если я откажусь?

      – Я сверну тебе шею прямо здесь. Ясно?

      – Яснее некуда.

      Он сунул ноги – прямо так, без носков, – в старые башмаки и стал застегивать свою вечную заношенную гуяберу, культей придерживая ее на огромном животе. Когда полчаса спустя Лусио Ларрас втолкнул его к дону Антонио Феррейре, тот окинул его долгим взглядом, в котором читались недовольство и недоумение.

      – В чем дело? – спросил бразилец. – Где девчонка?

      – Она смылась, – поспешил ответить телохранитель. – В доме никого не осталось, а этот только и знает, что нести какую-то ахинею. Поэтому я его сюда и приволок.

      Бразилец повернулся к Мауро Монагасу и смерил его взглядом, ожидая объяснений.

      – Она проснулась посреди ночи, говоря, что ей угрожает опасность, убедила братьев, и они ушли, – пояснил толстяк. – Я попытался их задержать, но это оказалось невозможно.

      – И ты хочешь, чтобы я поверил в эту чушь?

      – Это правда.

      – Ты что, меня разыгрываешь? Соплячка просыпается, говорит, что подвергается опасности, и все встают и уходят? В жизни не слышал ничего подобного!

      – Я же вам говорил, что она особенная. – Монагас на мгновение замолчал