Айза. Альберто Васкес-Фигероа

жить взаперти, они ничего не смогут предпринять. А попытаются – я позабочусь о том, чтобы их выдворили из страны. – Теперь он заговорил другим тоном, очень решительным. – Среди моих клиентов есть очень и очень влиятельные люди, – сообщил он и, поскольку собеседник молчал, почтительно внимая, продолжил: – Придется им смириться, а потом я вышлю им кое-какие деньги, чтобы не поднимали шума. – Он покачал головой, словно его самого огорчало подобное поведение. – Я знаю этот тип людей: они все реагируют одинаково.

      – Эти – нет, – осмелился возразить ему Мауро Монагас, вновь преисполнившись отваги. – Они никогда не поверят, что она ушла, сколько бы писем им ни оставила.

      – Откуда ты знаешь?

      – Потому что Айза особенная. – Он помолчал. – Особенная не только внешне, она необычна во всем, и ее семья это знает. Если вы ее похитите, они весь мир перевернут.

      В ответ на это дон Антонио даз Нойтес, заправила всего венесуэльского преступного мира в сороковые годы, лишь зажег длинную гаванскую сигару и выпустил густое облако дыма.

      – Позволь мне самому об этом позаботиться, – заметил он. – Нашел чем испугать. Твое дело – раздобыть образец почерка и держать рот на замке. – Он одарил его светской улыбкой и решил выказать щедрость. – Если дело выгорит и эта девушка даст мне возможность заработать столько, сколько я думаю, получишь еще две тысячи боло. Идет?

      Говоря это, он протянул руку, открыл конверт и рассыпал веером двадцать банкнот по сто боливаров. Это зрелище, по-видимому, сломило последнее сопротивление Однорукого Монагаса, который протянул свою единственную руку, схватил деньги и сунул их в карман безразмерных линялых штанов.

      – Как скажете, – послушно согласился он. – Но помните, что я вас предупреждал: это очень дружная семья, – убежденно сказал он в заключение.

      Дон Антонио Феррейра развалился в кресле, вытянул ноги, положил их на небольшую банкетку и, продолжая курить, смерил взглядом толстяка и заговорил с ним, точно с ребенком, который сам толком не знает, что лепечет.

      – Послушай, Монагас, – начал он. – Перестань переживать за них… или за нее. Это самое лучшее, что с ней может произойти. Какая судьба ей уготована? Сидеть взаперти, пока не выйдет замуж за какого-нибудь каменщика, который наделает ей детишек и будет ее поколачивать? – Он налил себе щедрую порцию коньяка, не выказав ни малейшего намерения угостить собеседника, и, глубоко вдохнув аромат напитка, продолжил: – В той среде, в которой она обитает, никто не сумеет оценить ее по достоинству. – Он, не спеша и смакуя, сделал глоток. – А вот со мной все будет по-другому: я предоставлю ей лучших клиентов. Немногих и самых избранных: людей с положением, способных оценить то, что я им вверяю. Не больше одной или двух услуг в день. Представляешь, сколько может отвалить какой-нибудь Мелькиадес Медина или сам Ганс Майер за то, чтобы провести ночь с такой вот девушкой, если она практически сама невинность. Я буду с нею щедр, можешь мне поверить: положу на ее счет в банке двадцать процентов того, что она заработает. –