SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства. Кристофер Мур

с кружевными манжетами. При этом он щелкнул каблуками и чуть поклонился. – Честь для меня, сударь.

      – Ренуар, – назвался худой субъект, пожав плечами.

      – А вы разве не художник? – спросил Мане, заметив краску на манжетах Ренуара.

      – Вообще-то да, но с самого начала в этом лучше не признаваться – вдруг придется занимать деньги.

      Мане рассмеялся:

      – Публика судит жестко даже без предварительного знания, месье Ренуар. Сам могу сегодня свидетельствовать.

      У них за спинами какая-то женщина хихикнула, разглядывая картину Мане, а беременная девушка притворилась, что ей дурно. Ее мужу, якобы оскорбленному увиденным, пришлось героически увести ее подальше. Мане поморщился.

      – Это шедевр! – произнес Базилль, стараясь отвлечь старшего коллегу от такой критики. – Мы все так считаем. Мы все учились в студии у месье Глейрá.

      Его друзья согласно кивнули.

      – Базилль только что провалил свои экзамены по медицине, – добавил Ренуар.

      Базилль свирепо глянул на него:

      – Ты вот зачем ему это сказал?

      – Чтоб он не так переживал из-за того, что люди смеются над его картиной, – ответил Ренуар. – Которая великолепна, хоть девушка на ней и худосочна.

      – Она зато настоящая, – сказал Моне. – В том-то и гениальность.

      – Мне нравятся девушки с солидными попами. – И Ренуар очертил в воздухе предпочитаемую солидность поп.

      – Вы писали на пленэре? – поинтересовался Моне. Они все в последнее время работали на природе, в студии Глейра писали только фигуры – ну, или в Лувре копировали работы мастеров.

      – Наброски делал в поле, но писал у себя в ателье, – ответил Мане.

      – А как назвали? – спросил Базилль.

      – «Купание», – ответил художник. Ему стало немного легче – ну и пусть зрители говорят, что хотят. Вот перед ним – разумные молодые люди, они разбираются в живописи, понимают, что он хотел сказать, и им картина нравится.

      – Дурацкое название, – неожиданно произнес женский голос где-то рядом. – Она даже не мокрая.

      Молодые художники расступились. К их компании присоединилась женщина в черных испанских кружевах.

      – Быть может, мы наткнулись на них перед купанием, – сказал Мане. – Мотив это классический, мадам. В «Суде Париса» у Рафаэля – то же самое.

      – И мне вот показалось, что позы знакомые, – сказал Базилль. – Я видел в Лувре гравюру с картины.

      – Тогда понятно, – произнесла женщина. – В Лувре все слишком ханжески, нет? Куда ни кинь дротиком – наберешь трех Мадонн и Младенца Иисуса. А Рафаэль ленивый был хлыщ.

      – Он был великий мастер, – ответил Мане тоном разочарованного школьного учителя. – Хотя, мне кажется, Салон не уловил отсылки к классике. – И он вздохнул.

      – Салон ни шиша не смыслит, – заметил Базилль.

      – Сплошь лицемеры и политики, – сказал Моне. – Да принеси им сам Рембрандт картину,