Леди и война. Пепел моего сердца. Карина Демина

раз приходила к выводу, что сама дура. Время от времени злость сменялась отчаянной надеждой на спасение. Меррон пересаживалась к двери, прижималась щекой к сырому дереву и начинала слушать тишину. Хотелось уловить в ней шаги. И чтобы дверь открылась и ей сказали:

      – Все будет хорошо…

      Или хотя бы:

      – Ты свободна.

      Однажды она шаги услышала. И дверь открылась, вот только сказали:

      – Вставай.

      Встала, пошатываясь от внезапной слабости, заслоняясь ладонью от факела. После долгой темноты свет причинял боль. Из глаз сыпанулись слезы, и охранник сказал:

      – Побереги. Еще наплачешься.

      На сей раз один. И расслаблен. Не считает Меррон за противника… верно, что не считает. На ногах она с трудом держится, но с каждым шагом – все уверенней. Охранник не крупный. И без доспеха, разве что в куртке из бычьей кожи, на которую заклепки нашиты. Так это для красоты больше… был бы у Меррон скальпель…

      Скальпеля не было.

      Комната, где с прошлого визита Меррон ничего не изменилось. И Малкольм прежний, тот, новый, который имеет привычку по лицу бить. Сегодня, правда, без доспеха, зато в алой куртке с двумя рядами золоченых пуговиц. И сапоги высокие, до середины бедра. С каблуком.

      – Здравствуй, Меррон. Ты почему плачешь? Тебя кто-то обидел?

      – Н-нет… там темно.

      – И страшно?

      – Да.

      – Так страшно, что ты не будешь больше упрямиться? Ты ведь не хочешь вернуться в камеру?

      Меррон совершенно искренне замотала головой. В камеру она не вернется.

      – И будешь помогать?

      Она кивнула. Пусть думает, что со страху дар речи потеряла. Нет, ну и вправду дура же! Как она могла подумать, что этот нелепый человечишко, который пытается казаться выше, и вправду способен улучшить мир? Он только и умеет, что говорить.

      – Сейчас тебе нужно умыться. И переодеться. От тебя плохо пахнет.

      Естественно. Как еще может пахнуть от человека, который проторчал несколько дней в каменном мешке? И умыться Меррон будет рада… вот только мыться пришлось под присмотром Малкольма.

      – Знаешь… – Он сидел в кресле, потягивая вино, и выглядел при этом крайне довольным жизнью, а еще смешным. Кресло было чересчур большим, а поза – картинной. – Хорошо, что ты не пытаешься соблазнить меня.

      Что? Соблазнить его? Да Меррон вырвет, если он попытается к ней прикоснуться.

      К счастью, Малкольм не пытался.

      – У тебя все равно не вышло бы. Ты на удивление некрасива.

      Спасибо, Меррон об этом уже сообщали. Неоднократно.

      А платье оказалось черным, из плотной жесткой ткани. Меррон не сразу поняла – тюремное, зато чистое. И вообще, жизнь почти удалась. Пообедать бы еще.

      – Что я должна сделать? – Она говорила тихо и глядя на собственные руки. Тетушка утверждала, что руки у Меррон изящные, наверное, единственное, что в ней изящного.

      – Убедить своего мужа, что ты ему нужна.

      – Как?

      – Как угодно. – Малкольм отставил кубок и поднялся. – Просто учти: или он сложит оружие, или ты умрешь. Видишь,