Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Прошлое). Коллектив авторов

свидетелей которому нет, когда Пастернак сказал вождю, что хотел бы поговорить «о жизни и смерти». Похоже, для него власть «гения поступка» и «бездне унижения бросающая вызов женщина» стянулись в узел, так же, как в полудетском впечатлении, описанном в «Охранной грамоте»: «вне железа я не мог теперь думать уже и о ней и любил только в железе, только пленницею…»

      Да и о чем бы то ни было Пастернаку проще было разговаривать со Сталиным, чем с его подручными. И убило его не трагическое сталинское, а «шкурное» хрущевское время.

      Из поэмы «Спекторский»

      Поэзия, не поступайся ширью.

      Храни живую точность: точность тайн.

      Не занимайся точками в пунктире

      И зерен в мере хлеба не считай!

      Недоуменьем меди орудийной

      Стесни дыханье и спроси чтеца:

      Неужто, жив в охвате той картины,

      Он верит в быль отдельного лица?

      И, значит, место мне укажет, где бы,

      Как манекен, не трогаясь никем,

      Не стало бы в те дни немое небо

      B потоках крови и Шато д’Икем?

      Оно не льнуло ни к каким Спекторским,

      Не жаждало ничьих метаморфоз,

      Куда бы их по рубрикам конторским

      Позднейший бард и цензор ни отнес.

      Оно росло стеклянною заставой

      И с обреченных не спускало глаз

      По вдохновенью, а не по уставу,

      Что единицу побеждает класс.

      Бывают дни: черно-лиловой шишкой

      Над потасовкой вскочит небосвод,

      И воздух тих по слишком буйной вспышке,

      И сани трутся об его испод.

      И в печках жгут скопившиеся письма,

      И тучи хмуры и не ждут любви,

      И все б сошло за сказку, не проснись мы

      И оторопи мира не прерви.

      Случается: отполыхав в признаньях,

      Исходит снегом время в ноябре,

      И день скользит украдкой, как изгнанник,

      И этот день – пробел в календаре.

      И в киновари ренскового солнца

      Дымится иней, как вино и хлеб,

      И это дни побочного потомства

      В жару и правде непрямых судеб.

      Куда-то пряча эти предпочтенья,

      Не знает век, на чем он спит, лентяй.

      Садятся солнца, удлиняют тени,

      Чем старше дни, тем больше этих тайн.

      Вдруг крик какой-то девочки в чулане.

      Дверь вдребезги, движенье, слезы, звон,

      И двор в дыму подавленных желаний,

      В босых ступнях несущихся знамен.

      И та, что в фартук зарывала, мучась,

      Дремучий стыд, теперь, осатанев,

      Летит в пролом открытых преимуществ

      На гребне бесконечных степеней.

      Дни, миги, дни, и вдруг единым сдвигом

      Событье исчезает за стеной

      И кажется тебе оттуда игом

      И ложью в мертвой корке ледяной.

      Попутно выясняется: на свете

      Ни праха нет без пятнышка родства:

      Совместно с жизнью прижитые дети —

      Дворы и бабы, галки и дрова.

      И вот