Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Прошлое). Коллектив авторов

не жаль ничего,

      Как на памятном первом рассвете.

      Мне не жалко незрелых работ,

      И опять этим утром осенним

      Я оцениваю твой приход

      По готовности к свежим лишеньям.

      Предо мною твоя правота.

      Ты ни в чем предо мной неповинно,

      И война с духом тьмы неспроста

      Омрачает твою годовщину.

      6 ноября 1942

      ДУША

      Душа моя, печальница

      О всех в кругу моем,

      Ты стала усыпальницей

      Замученных живьем.

      Тела их бальзамируя,

      Им посвящая стих,

      Рыдающею лирою

      Оплакивая их,

      Ты в наше время шкурное

      За совесть и за страх

      Стоишь могильной урною,

      Покоящей их прах.

      Их муки совокупные

      Тебя склонили ниц.

      Ты пахнешь пылью трупною

      Мертвецких и гробниц.

      Душа моя, скудельница,

      Все, виденное здесь,

      Перемолов, как мельница,

      Ты превратила в смесь.

      И дальше перемалывай

      Все бывшее со мной,

      Как сорок лет без малого,

      В погостный перегной.

      1956

      Осип Мандельштам. «Учить щебетать палачей»

      ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ (1891–1938)

      В юности Мандельштам увлекался марксизмом, хотел вступить в боевую (террористическую) организацию социалистовреволюционеров, но принят не был, вероятно, по причине малолетства. Однако война и революция выработали у него отвращение к любому, а не только государственному, терроризму. В 19-ом в Москве эсер-чекист Блюмкин в присутствии Мандельштама похваляется ордерами на расстрел, куда можно вписать любую фамилию. Мандельштам устраивает скандал и сообщает о Блюмкине его начальнику Дзержинскому. Самому Мандельштаму, опасавшемуся мести Блюмкина, пришлось уехать из Москвы в Киев. Киев с его кровавыми переходами власти из рук в руки оказался не лучшим местом для Мандельштама, который по выражению Надежды Мандельштам «всегда привлекал к себе злобное внимание толпы и начальников всех цветов». Из Киева он уезжает в Крым, где его арестовывает врангелевская полиция. К счастью, его выпускают, он перебирается в Грузию, там его снова арестовывают. В конце концов, не захотев жить в Петербурге, где расстреляли Гумилева, он поселяется в Москве. Здесь до 28-го года даже печатаются книги его стихов и прозы. В 30-тые, когда «век-волкодав» снова стал бросаться ему на шею, Мандельштам сделал попытку полюбить «шинель красноармейской складки» и «руки брадобрея». У него не вышло. Жить в согласии с требующей любви кровавой властью и «учить щебетать палачей» он не захотел.

* * *

      День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток

      Я, сжимаясь, гордился пространством за то,

      что росло на дрожжах.

      Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, —

      слитен, чуток,

      А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.

      День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,

      Ехала конная, пешая шла черноверхая масса —

      Расширеньем аорты могущества в белых ночах —

      нет, в ножах —

      Глаз превращался в хвойное