На последнем сеансе. Михаил Ландбург

поможет. Бывает, что…

      Была светлая, просторная комната с раскрытым окном. За окном –

      горы,

      море воздуха,

      океан неба.

      Два дня Эстер плакала, и я позвал её прогуляться вдоль большого кукурузного поля.

      – Нет! – сказала Эстер. – Нет!

      – Ладно.

      – Да! – услышал я потом.

      – Ладно, – сказал я потом.

      К вечеру стало прохладно, и мы вернулись в комнату.

      Вначале Эстер вела себя спокойно, но внезапно её движения стали нетерпеливыми, и, заговорив о своём брате, она потребовала, чтобы я позвонил куда надо…

      Ночью слабый свет луны скользил по лицу Эстер.

      – Спи, – просил я, увидев раскрытые глаза, – спи. Спи, – повторял я, – спи.

      – Нет! – странно дышала Эстер.

      Она поднялась с кровати и подошла к окну.

      – Ещё ночь, – сказал я в спину жены. – Ляг.

      Я боялся, что усну без неё. Эстер оставалась недвижной. Тогда я тоже поднялся с кровати и подошел к окну.

      – Там холодно, – проговорила Эстер.

      Она была не в себе. Вся. Целиком. Полностью не в себе.

      – Где? Где холодно?

      Эстер показала туда, где виднелись синие вершины.

      – Там очень холодно.

      – Сейчас лето.

      – Правда?

      – Конечно.

      – Холодно. Там очень холодно.

      Я укутал шею жены вязаным шарфом.

      – Пойди, ляг, – сказал я. – В нашей постели нам будет тепло.

      Эстер меня послушалась, но в кровати она сказала, что теперь она замёрзшая птица. Я привлёк жену к себе, обхватил руками. Всю обхватил. Насколько позволяли мне мои руки.

      – Достану из шкафа ещё одно одеяло, – сказал я.

      – Да, – отозвалась Эстер, – обязательно достань.

      Я поднялся.

      – Ты вернёшься? – спросила Эстер.

      – Конечно, я вернусь. Я вернусь тут же.

      За окном виднелись тёмные силуэты дальних гор, и доносились истеричные крики проголодавшихся птиц.

      «Завтра будет новый день», – подумал я.

      Автобус в Тель-Авив отправлялся в 6.30.

      Теперь на часах было 5:32.

      «Странно, – подумал я, – отчего умные люди так много размышляют о жизни, в то время как её суть, вроде бы, ясна: люди осуждены на то, чтобы печалиться самим и печалить других. Ничего другого…»

      Мысли ветвились, цепляясь друг за друга, и, не выпуская из рук сэндвич, я незаметно задремал.

      Снилось, будто бы, выступая по телевизору, президент страны восхищался достойным вкладом моей музыки в дело исправления изъянов мира, а в конце своей речи президент зачитал телеграмму, в которой говорилось, что Создатель принял решение признать композитора Леона Кормана своим компаньоном.

      И телеграмма Бога, и речь президента меня сильно взволновали. Мысленно поклонившись Богу и приветственно помахав рукой президенту, я проснулся и включил телевизор. Президента на экране уже не было – показывали ограбление банка в американском штате Алабама. Я немного подождал, зная, что ограбления много времени