Ружья и голод. Книга первая. Храмовник. Валерий Валерьевич Орловский

взглянул на Вара. Тот кивнул и повернулся к Белфарду и Морану. Калавий начал речь.

      – Час Одиночества окончен! – торжественно сказал капеллан. – Сегодня вы будете приняты в наши ряды и станете нашими братьями. Вот уже три столетия мы принимаем в наши ряды новых храмовников. Женщины, с которыми вы возлегли, дали потомство лишь одному из вас. Моран, твоя дочь жива и здорова в Храме Матери. Недавно она отметила свое совершеннолетие – тридцать три года – и в отличие от Дитя, продолжает жить. Благодари за это Матерь, ибо это ее жертва дает ей сегодня дышать!

      – Я благодарю Матерь за ее дар и за ее жертву! – ответил Моран.

      – Независимо от того, какой Выбор будет сделан, – продолжал Калавий, – Вы послужите нашему общему делу. Триста лет прошло, а реки крови продолжают литься, потому что мир не хочет меняться. Ему нужно Очищение, которое принесем мы. Кровью или Плотью – вот ваш Путь. Иной Выбор – путь трусости, невежества и могильных костей в пламени Очищения. Восславим же Матерь, даровавшую нам жизни своей жертвой!

      «Кровью и плотью!» – эхом пронеслось по коридору.

      Вар сделал шаг вперед.

      – Идите за мной! – пролаял командным голосом командующий преториев. – Сейчас вы предстанете перед Храмовым Советом. Помните все, чему вас учили, и делайте и говорите только то, что вас просят.

      Впятером они двинулись к высоким двухстворчатым дверям, обитым железными полосами – вход в Зал Выбора. Моран посмотрел в глаза Белфарда. Что-то в этом взгляде вызывало тревогу…

      Глава 3. Кровью и Плотью

      Зал Выбора представлял собой большую овальную комнату с круглыми мраморными колоннами по обеим сторонам. Зал располагался в северной башне правого крыла обители. Глубокий свод потолка был украшен изображением Матери, обнимающей Дитя. Вокруг них летали ангелы, играющие на различных инструментах – арфах, флейтах, скрипках и множестве других, названия которых Белфарду не были известны. Во время Воззвания он выбрал архитектуру, поскольку считал, что из всех видов искусств это будет наиболее практичным. Поэтому в музыкальных инструментах Белфард не особо разбирался.

      У противоположной стены, на большом возвышении, стояло четыре кафедры. За ними стояли члены Храмового Совета, высшие храмовники, знавшие Матерь при жизни, гвардейцы ее легиона и личные стражи – преподобные Серафим, Касий, Матвей и Иона. Все они чем-то были похожи на Калавия. Высокие и слегка согбенные, с едва проступающими сединами, они напоминали титанов, держащих небесный свод. Их латы блестели, но на них были видны отметины былых сражений – глубокие царапины, вмятины, следы отрикошетивших пуль.

      За их спинами представало во всей красе огромное окно с цветным витражом – слеза на фоне голубой розы. Начинался дождь – его капли назойливо стучались в окно с другой стороны.

      В отличие от Вара и Калавия, на плечах их не было никаких знаков отличия, но была выгравирована одна единственная надпись «MATER». В зале