Скажи это Богу. Елена Черникова

И еще раз прошу, требую: никаких подлинных историй, никакой документалистики, никакого прошлого, даже если вспомнится что-то красивое. Розочки на брегах Адриатики – вот максимум так называемой правды. А мужское лицо, чем-то вас обидевшее – ах, не позвонил! – ни в коем случае. Да хоть он вообще бы на Марс улетел. Или женился на антилопе. Что угодно! Забудьте. Поняли? Оштрафую.

      Алина взяла счет, кивнула и встала.

      Интервью последнего любовника

      Omnes vulnerant, ultima necat[1]

      «Чушь! – обиженно повторяла Алина, топая домой под дождем. – У меня чушь! Сам дурак!»

      В кармане затилинькал мобильный.

      – Я не дурак, – сообщил ей профессор. – Хотя, конечно, сам.

      Отбой.

      Алина выключила мобильный и спрятала в сумку, на самое дно, подальше от яснослышащего профессора.

      Дождь перестал быть мелким, укрупнился, охладился, и Алина решила зайти в какое-нибудь маленькое теплое кафе. Она вспомнила, что еще не ела сегодня. Платье уже мокрое, очки залиты водой и не пропускают картины мира. В кафе, скорее!

      Заведение оказалось сплошь деревянным: лавки, столы, даже приборы. Уютно, как в избушке. Девушки в цветастых фартуках с орнаментом. «Сейчас принесут балалайку, лапти, матрешку и клюкву», – подумала Алина, усаживаясь в дальнем углу.

      Но принесли телекамеры. В избяную тишь кафешки вдруг вбежали шумные операторы в спецжилетах со спецкарманами для запасных аккумуляторов, быстро повставляли шнуры в розетки, выставили съемочный свет и закурили, оглядываясь на входную дверь.

      Первой вошла долговязая брюнетка с утрированно тонкой талией. Она несла себя скромно-торжественно, покачивала задиком в черных трикотажных брюках и ответственно понимала, как призывно торчат ее моложавые груди под голубой водолазкой.

      «Режиссерша? – без интереса прикинула Алина. – Нет. Ассистентша? В любом случае одета и намазана не для кадра: пудры маловато, возраста многовато. Кто же следующий?»

      Дверь держали открытой, ожидая кого-то более главного, чем круглоглазая моложавица в натянутом, как на манекене, трикотаже.

      В открытую дверь прибоем ворвался запах дождя, прохладной вечерней свежести, легкого французского одеколона – и вошел высокий холеный мужчина в классических полуботинках, с полуулыбкой потомственного интеллигента.

      Ударил свет, заработали телекамеры. Брюнетка неторопливо убралась в сторонку, всем видом подчеркивая свою неслучайность, села неподалеку от Алины и принялась собственнически озирать арену. Ее глаза вращались, как те полупрозрачные глобусики в заставках Internet Microsoft: то в себя заглянут, то на людей нацелятся – и так непрерывно.

      Мужчина весьма царственно поздоровался с репортерами, с метрдотелем, сел в заготовленное кресло, поправил синий галстук в мелкий красный колокольчик, оглянулся на чернявый манекен с интернет-глазами и собрался было что-то сказать в камеру, на пробу звука, но в этот миг какое-то неожиданное впечатление отвлекло его. Он сначала не понял,

1

Все ранят – последний убивает (лат.). – Обычная надпись на средневековых башенных часах.