Сказки об Италии и не только… (сборник). Максим Горький

смеялась, говоря:

      – Да будет вам надрываться-то!..

      Дед объяснял мне дружески:

      – Я кричу, потому что я нездоровый, а ты чего?

      И говорил бабушке, встряхивая мокрой головою:

      – А неверно поняла покойница Наталья, что памяти у него нету; память, слава богу, лошадиная! Вали дальше, курнос!

      Наконец он шутливо столкнул меня с кровати.

      – Будет! Держи книжку. Завтра ты мне всю азбуку без ошибки скажешь, и за это я тебе дам пятак…

      Когда я протянул руку за книжкой, он снова привлёк меня к себе и сказал угрюмо:

      – Бросила тебя мать-то поверх земли, брат…

      Бабушка встрепенулась:

      – Ай, отец, почто ты говоришь эдак?..

      – Не сказал бы – горе нудит… Эх. какая девка заплуталась…

      Он резко оттолкнул меня.

      – Иди гуляй! На улицу не смей, а по двору да в саду…

      Мне именно и нужно было в сад: как только я появлялся в нём, на горке, – мальчишки из оврага начинали метать в меня камнями, а я с удовольствием отвечал им тем же.

      – Бырь пришёл! – кричали они, завидя меня и поспешно вооружаясь. Лупи его!

      Я не знал, что такое «бырь», и прозвище не обижало меня, но было приятно отбиваться одному против многих, приятно видеть, когда метко брошенный тобою камень заставляет врага бежать, прятаться в кусты. Велись эти сражения беззлобно, кончались почти безобидно.

      Грамота давалась мне легко, дедушка смотрел на меня все внимательнее и всё реже сёк, хотя, по моим соображениям, сечь меня следовало чаще прежнего: становясь взрослее и бойчей, я гораздо чаще стал нарушать дедовы правила и наказы, а он только ругался да замахивался на меня.

      Мне подумалось, что, пожалуй, раньше-то он меня напрасно бил, и я однажды сказал ему это.

      Легким толчком в подбородок он приподнял голову мою и, мигая, протянул:

      – Чего-о?

      И дробно засмеялся, говоря:

      – Ах ты, еретик! Да как ты можешь сосчитать, сколько тебя сечь надобно! Кто может знать это, кроме меня? Сгинь, пошел!

      Но тотчас же схватил меня за плечо и снова, заглянув в глаза, спросил:

      – Хитер ты али простодушен, а?

      – Не знаю…

      – Не знаешь? Ну, так я тебе скажу: будь хитер, это лучше, а простодушность – та же глупость, понял? Баран простодушен. Запомни! Айда, гуляй…

      Вскоре я уже читал по складам Псалтырь; обыкновенно этим занимались после вечернего чая, и каждый раз я должен был прочитать псалом.

      – Буки-люди-аз-ла-бла; живе-те-иже-же блаже; наш-ер-блажен выговаривал я, водя указкой по странице, и от скуки спрашивал:

      – Блажен муж, – это дядя Яков?

      – Вот я тресну тебя по затылку, ты и поймешь, кто блажен муж! сердито фыркая, говорил дед, но я чувствовал, что он сердится только по привычке, для порядка.

      И почти никогда не ошибался: через минуту дед, видимо, забыв обо мне, ворчал:

      – Н-да, по игре да песням он – царь Давид, а по делам – Авессалом ядовит! Песнотворец, словотёр, балагур… Эх вы-и! «Скакаше, играя веселыми ногами», а далеко доскачете? Вот – далеко ли?

      Я переставал читать, прислушиваясь, поглядывая в