Тысяча сияющих солнц. Халед Хоссейни

в отцовском доме к ней в комнату вошла маленькая девочка.

      – Мне надо здесь кое-что взять, – сообщила она.

      Мариам села на кровати и прикрыла ноги покрывалом.

      Девочка протопала через комнату, открыла дверцу шкафа и достала квадратный ящичек.

      – Знаешь, что это такое? – Она сняла с ящичка крышку. – Это граммофон. Грам-мофон. На нем можно проигрывать пластинки. Слушать музыку.

      – Ты – Нилуфар. Тебе восемь лет.

      Девочка улыбнулась. Ну вылитый Джалиль.

      И такая же ямочка на подбородке.

      – А ты откуда знаешь?

      Мариам пожала плечами. Не говорить же малышке, что она назвала камень-голыш в ее честь.

      – Хочешь послушать песню?

      Мариам опять пожала плечами.

      Нилуфар включила проигрыватель в розетку, выудила из кармана под крышкой небольшой черный кружок, поставила на вертящийся диск и опустила странную изогнутую штуку. Заиграла музыка.

      Я б написал тебе на лепестке цветка,

      Нашел бы восхищенные слова,

      Ты покорила мое сердце,

      Мое сердце.

      – Ты слышала уже эту песню?

      – Нет.

      – Это из одного иранского фильма. Я видела у папы в кинотеатре. А ты не хочешь посмотреть кино?

      Мариам и оглянуться не успела, как Нилуфар уперлась лбом и кулачками в пол, оттолкнулась ногами и – раз! – встала на голову.

      – А ты так умеешь?

      – Нет.

      Нилуфар уже опять стояла на ногах.

      – Могу тебя научить. – Девочка смахнула волосы с раскрасневшегося лица. – Ты здесь долго будешь жить?

      – Не знаю.

      – Значит, говоришь, ты мне сестра? А мама сказала – ничего подобного.

      – Я никогда такого не говорила, – соврала Мариам.

      – Нет, говорила. Только меня это не касается. Сестра ты мне или нет, мне все равно.

      Мариам легла.

      – Я устала.

      – Мама говорит, в твою маму вселился джинн и она лишила себя жизни.

      – Довольно! – вскричала Мариам и опомнилась. – Выключи, пожалуйста, музыку.

      В этот день ее навестила Биби-джо. Шел дождь. Отдуваясь и гримасничая, толстуха рухнула на стул у постели Мариам.

      – Для меня хуже нет сырой погоды, Мариам-джо. Просто наказание Господне. Иди ко мне, дитя мое. Иди к Биби-джо. Только не плачь. Ну же, ну. Бедняжка. Тсц-тсц. Вот ведь горе-то.

      В эту ночь Мариам долго не могла заснуть, смотрела в окно на темное небо, прислушивалась к шагам на первом этаже, к шуму дождя во дворе, к приглушенным голосам за стеной. Стоило ей задремать, как ее разбудили крики. Несколько человек ссорились, только слов было не разобрать. Но голоса были злые, сердитые. Наконец, с грохотом захлопнулась дверь.

      На следующее утро прибыл мулла Фатхулла.

      Стоило Мариам взглянуть на своего старого друга, на его белую бороду и добрую беззубую улыбку, как глаза снова застлали слезы. Она спрыгнула с кровати, бросилась навстречу мулле, поцеловала ему руку. Мулла, как всегда, поцеловал ее в лоб.

      Она пододвинула