Зори лютые. Борис Тумасов

где жил крестьянин Анисим, какому они со Степанкой траву косили. Хотел Сергуня сказать об этом, но Игнаша опередил:

      – Нынче пора обмолота, – промолвил он. – Люблю эту пору. Ты вот верно думаешь, что мы тут, на Пушкарном дворе, от роду? Ан нет. Мы на селе жили. Вот здесь… За князем Курбским числились. А когда на Пушкарный двор работный люд набирали, отец и подался туда. Ко всему, мать в ту пору похоронили… Я тогда совсем мальцом был… В селе же брат отца, дядя Анисим, остался.

      – Коли у них один Анисим, то я его знаю.

      От неожиданности Игнаша даже приостановился. Сергуня сказал:

      – Однажды со Степанкой вот тут неподалеку повстречали.

      – А-а-а! – протянул Игнаша. – Один был либо с Настюшей?

      – Это кто? – спросил Сергуня.

      – Дочь дяди Анисима. Мне, значит, сестра.

      День начинался тихий, солнечный. Пели на все лады степные птицы. В чистом воздухе далеко слышен их пересвист.

      От села донесся стук цепов, разговоры. Посреди села мужики обмолачивали рожь. Раздевшись до порток и став в круг, они усердно вымахивали цепами. Сергуня спросил, отчего две палки, скрепленные между собой крепкой кожей, назвали цепом, а место, где обмолачивают, – током. Но Игнаша лишь пожал плечами:

      – Кто его знает. Так искони прозывают: цеп да ток.

      Спины у мужиков загорелые, от пота блестят. Вблизи от тока гора снопов. Бабы и подростки снопы под цепы кладут, а когда мужики обобьют, спешат отвеивать солому от зерна, ссыпать в коробья. То зерно сносят в амбары, отмерив добрую половину княжьему тиуну.

      Увидел Анисим Игнату, молотить бросил. В довольной улыбке растянулся рот:

      – Племяш пожаловал! А это никак Сергуня? Старый знакомец. Где ж друг твой, Степанка, кажись?

      И, не дождавшись ответа на вопросы, уже новые задавал:

      – Брат как, Богдан? Поздорову ли?

      – Кланяться велел, – успел ответить Игнаша.

      – И добре. Настюша! – позвал Анисим.

      – Чего? – откликнулась невысокая плотная девчонка в сарафане до пят и опущенном по самые брови легком платке.

      – Гостей встречай, – сказал ей Анисим.

      Настюша повернулась к Игнаше и Сергуне, радостно воскликнула:

      – Игнашка!

      Сергуню она словно не заметила. Он, однако, уловил, как Настюша метнула в него взглядом и тут же отвела взор. И еще приметил Сергуня, что у Настюши под длинными темными ресницами глаза спелыми сливами синеют. Из-под платочка коса ниже пояса свисает.

      Дрогнуло сердце у Сергуни, кровь к лицу прилила. В голове мысль молнией мелькнула: «Ежели поглядит на меня сейчас, догадается». И еще пуще краской залился.

      К счастью, Анисим позвал их:

      – Ну-тко помолотите, согрейтесь с дороги, а Настюша нам тем часом щец сварит.

      За работой не почуяли, как и день минул. К вечеру, на заходе солнца, покинули село. Дорогой Игнаша подтрунивал:

      – Вижу, понравилась тебе моя сестра. Она у меня и в самом деле ладная да душевная.

      Сергуня смолчал. Да и что отвечать Игнаше? Разве соврать, но к чему?

*