Зори лютые. Борис Тумасов

ума вставить, дабы иным неповадно было княжий оброк утаивать.

      – Так, княже, – поддакнул тиун, – батога из рук не выпускаю, спины холопские чешу, но господского добра не упущу.

      Курбский даже приостановился, недоверчиво глянул на тиуна. Потом погрозил ему и ключнице:

      – Ворочусь из Литвы, доберусь и до вас. Ох, чую, заворовались вы у меня!

      – Батюшка наш, князь милосердный, – всплеснула пухлыми ладошками ключница, – ужель позволю я?

      Еремка в один голос с ней прогнусавил:

      – Невинны, княже.

      – Ладно, – поморщился Курбский, – нечего до поры скулить. – И толкнул ногой дверь в поварню.

* * *

      Необычная была у Сергуни минувшая неделя. Они с Игнашей собственноручно бронзу варили и пушку отливали. И хоть все вроде и знакомо, и Антип с Богданом рядом наблюдают, всегда готовые прийти на помощь, а к работе приступали робко. Ну как не получится?

      Однако и бронза удалась, и мортира вышла славная. Даже старый мастер Антип, скупой на похвалу, крякнул от удовольствия и погладил пушку.

      Богдан тоже одобрил:

      – По первой сойдет…

      Хотелось Сергуне поделиться с кем-нибудь своей радостью. Решил в сельцо сходить, Настюшу повидать, чай обещал ей.

      Предложил Игнате, но тот отказался.

      Идет Сергуня весело, песенку мурлычет. На дороге грязь по колено. Сергуня держится полем.

      Вон и сельцо показалось. Настюшу узнал издалека. Она несла в руках охапку хвороста. Увидела Сергуню, растерялась.

      И хоть была на ней латаная шубейка и застиранный платок, а на ногах лапотки, Сергуне она виделась самой красивой из всех девчонок. Робко сказал:

      – А мы с Игнашей можжиру отлили.

      И осекся. Большие глаза Настюши смотрели на него печально. И вся она была какая-то сникшая, не веселая и смешливая, какой видел ее Сергуня в первый раз.

      – Отца высекли, – одними губами выговорила она. – Тиун Еремка.

      Застыдился Сергуня, что при горе довольство свое напоказ выставил.

      В избе задержался у порога, пока глаза обвыкли в темноте.

      Анисим лежал на расстеленной на земляном полу домотканой дерюге, босиком, бороденка задралась кверху. Обрадовался приходу Сергуни.

      – Один аль с Игнашей?

      Сергуня ответил:

      – Не мог Игнаша, – и осмотрелся.

      Печь чуть тлеет. Стены не закопченные, чистые, но голые. Полочка над столом. У двери бадейка с водой. Перевел взгляд Сергуня на Анисима.

      – Больно?

      – Заживет, о чем печаль, – бодрился Анисим. – Богдан как?

      – Кланяться велел.

      – Не забывает, – довольно вздохнул Анисим. – Ты ему не говори, как меня княжьи челядинцы отделали. Богдану своих горестей вдосталь.

      – Сошел бы ты, дядя Анисим, от Курбского на иные земли, – посоветовал Сергуня.

      У Анисима глаза сощурились. Махнул рукой:

      – К другому князю аль боярину? Либо на монастырской земле поселиться? Нет уж. Князья да бояре, когда нашего брата переманывают, завсегда