Зори лютые. Борис Тумасов

Гонца срочного пригнал. А еще прописал Андрюха, что великий князь Литовский Александр скончался.

      Василий сказал хрипло:

      – Что? Отчего сразу не сказал мне о том?

      Боярин задрожал. Василий перевел взгляд с Лизуты на Найдену, долго думал о чем-то. Потом вспомнил о стоявшем рядом Лизуте, сказал:

      – За верность твою, боярин, жалую тебя песиком от Найдены. Как подрастет, возьмешь. – И кивнул на беспомощно ползающих по соломе щенков.

      Лизута снова прогнулся в крючок. На дряблом лице угодливость.

      – Милостив ты ко мне, осударь.

* * *

      Сани катились вдоль Москвы-реки. Лед посинел, местами подтаял, но еще не тронулся. Чернели на берегу вытащенные с осени лодки. Слеглые сугробы грязные. От реки неровными улицами разбегались дома, а впереди по ходу саней каменные кремлевские стены с круглыми башнями, маковки церквей, высокие великокняжеские и митрополичьи палаты.

      От конских копыт разлетались комья мокрого снега, сани забрасывало на поворотах.

      День на исходе, и солнце пряталось за окраину города. Круглое светило напоминало Курбскому огромный зарумяненный блин.

      Встречные прохожие уступали княжьим саням дорогу.

      Князь Семен жадно всматривался во все родное, но позабытое, радовался возвращению.

      Пересекли Красную площадь, мосток через ров, въехали в Кремль. У Грановитой палаты Курбский вылез из саней. От княжьего крыльца навстречу спешил оружничий Лизута, кланялся на ходу, улыбался щербатым ртом.

      – Осударь ждет тебя, княже.

      Князь Семен хотел было спросить, откуда государю известно о его приезде, но Лизута семенил впереди, угодливо распахивал перед Курбским двери.

      Вдоль расписных стен на подставцах горели восковые свечи, и оттого в хоромах пахло топленым воском.

      Василий был один в горнице. Он сидел в высоком кресле, задумчиво опустив голову на грудь. Заслышав шаги, встрепенулся, дал знак Лизуте удалиться. Зоркие глаза смотрели на князя. Курбский остановился, отвесил низкий поклон, пальцами руки коснулся пола.

      – Знаю. Все ведомо, князь Семен, не сказывай. Готов ли ты, князь, снова ехать в Литву?

      – Ежели ты велишь, государь, – согласно кивнул Курбский.

      – На той неделе повезешь письмо сестре, великой княгине Елене. Да то письмо беречь должен паче ока. Отдашь в собственные руки Елене. Чтоб о нем кардинал не прознал да иные паны. Мыслишь, какую тайну тебе доверяю? Гляди! – И погрозил строго пальцем.

      Курбский выпрямился, сказал с достоинством:

      – Я, государь, не за страх служу, а за совесть. – И, смело посмотрев в глаза великому князю, спросил: – Государь, не клади на меня гнева, но хочу я знать, верный ли слух, что намерен ты князей и бояр вольностей лишить и в холопов своих оборотить?

      Потемнел Василий лицом. От неожиданных дерзких слов на миг потерял речь. На вопрос ответил вопросом:

      – Уж не брата ли Семена слова пересказываешь? Хочу спросить тебя, с умыслом аль ненароком встречу имел с ним в Можайске?

      И затаился, дожидаясь, что скажет князь Курбский. А тот ответил спокойно:

      – Не знаю,