Зори лютые. Борис Тумасов

спасайте, ироды!

      Схватил Антип молот, к печи кинулся – дыру закрыть. Из-под молота расплавленная жижа брызжет, на лапти падает, горит. Завоняло паленым мясом. Сцепил зубы Антип, стонет, а молота не выпускает.

      Подбежал Богдан, зашумел:

      – Чан, чан, робята, подставляйте!

      А у Антипа из глотки не голос, хрип:

      – Не сварилось еще, нельзя пущать!

      – Пропади оно пропадам! – обозлился Богдан.

      Игнаша с Сергуней мигом подставили чан, а Богдан ухватил Антипа, силком оторвал от печи, на руках отнес в сторону, положил на траву, принялся торопливо срывать с ног лапти, сыпать на обгоревшее тело холодную землю. Вокруг Антипа мастеровые столпились. Боярин Твердя растолкал их, бранится, на губах слюна от злости.

      – Вару-то сколь перевели, басурманы. Засеку виновных!

      Богдан поднял голову:

      – Эк, боярин Родивон Зиновеич, зачем говоришь такое? По-твоему, лучше б Антипа лишились? Где мастера такого сыщешь?

* * *

      – Аграфенушка, почто скучная? – допытывался боярин Версень у дочери.

      Аграфена все отмалчивалась, наконец сдалась:

      – Степанку жалко.

      – Ух ты, – взбеленился боярин. – Что в голове держишь? Я вот запру тебя в светлице, чтоб и ноги своей не казала на улице. Слыханное ль дело, с дворовыми отроками дружбу водить! А я-то, я-то хорош. Словам тиуна Демьяна веры не давал. Ай-ай, – корил он себя…

      Каждый раз, заводя о том разговор, Версень от гнева пучил глаза, тряс бородой.

      – Степанка в бегах. Изловлю, засеку, – грозил он.

      Аграфена ругани отцовой не пугалась, дулась обиженно.

      И Версень остывал. Знал, своенравная дочь, добром с ней лучше. Заговаривал помягче, спокойней:

      – Ну как, Аграфенушка, бояре о тобе скажут? Тобе чать, замуж скоро, а ты все озоруешь.

      – Я, батюшка, – ответила ему Аграфена, – от тебя уходить не думаю и замуж не хочу. Нет у меня охоты в мужнюю рожу глядеть.

      – Ах, негодница, – хихикнул Версень, остыв от гнева, – аль не люб тобе никто из боярских сынков? Неволить я тобя не стану, но с дворовыми отроками дружбу не води…

      Аграфена те отцовы слова мимо ушей пропускала. От стряпухи знала она, что Степанка где-то в Москве. Каждый раз, выходя в город, надеялась увидеть его. Хотелось Аграфене посмотреть на Степанку да узнать, когда же будет он именитым.

      Посмеивалась в душе Аграфена, представив Степанку боярином вроде отца либо Родивона Зиновеича.

      Но Степанка исчез, и начала Аграфена думать, что покинул он Москву навсегда.

* * *

      Подкралась смерть и к митрополиту Симону. Загодя почуяв ее, позвал он к себе Иосифа Волоцкого, исповедался. Один на один при последнем издыхании говорил Симон настоятелю:

      – Хочу сказать те, сыне. Великий грех взяли мы с тобой на душу. И хоть отпустил ты мне вины мои, но казнюсь яз душой. Силен искуситель, коему поддался яз в тот недобрый час.

      Иосиф наклонил голову. Бледными тонкими пальцами затеребил тяжелый серебряный крест на груди. Спросил сдавленно, глухо:

      – О чем ты, отче?

      – Сам,