Ретт Батлер. Дональд Маккейг

Ретта Исайе Уотлингу.

      – Вот еще один работник на рисовую плантацию. Если он убежит или ослушается, угостите его кнутом.

      Уотлинг отвел Ретта в негритянскую хижину, где соломенная подстилка шевелилась от блох.

      Воду спустили уже как две недели, и рис прекрасно разросся. В самое первое утро работы на рисовом поле Ретт наглотался москитов и прочей мошкары и через двадцать минут после восхода солнца едва мог вздохнуть, так перегрелся воздух.

      Почти по пояс в грязи, Ретт рыхлил почву перед собой, насколько удавалось дотянуться, потом с трудом вытягивал ноги и переступал дальше.

      Большой начальник на сильном коне, Шадра Уотлинг наблюдал за ним с дамбы.

      В полдень работы остановились, чтобы рабы могли подкрепить силы – обед представлял собой кукурузную кашу с бобами из общего котла. У Ретта не было ни чем, ни из чего есть, пришлось подождать, пока негр поблизости не доест, и попросить у него миску и ложку.

      После полудня жара подскочила до 95 градусов[4], у Ретта перед глазами плыли красные и фиолетовые пятна.

      По традиции после того, как работник выполнял задание, он мог заниматься своими делами. К трем часам некоторые из самых крепких мужчин ушли с поля, а к пяти часам работали уже только Ретт и две женщины средних лет.

      В половине девятого, когда Ретт закончил работу, оставались только он и Шэд Уотлинг.

      – Лучше берегитесь змей, – усмехнулся Шэд Уотлинг. – Мы уже потеряли здесь одного негра на прошлой неделе.

      Периоды полузабытья Ретта, состоящие из работы, еды и снова работы, перемежались беспокойным сном. Когда Ретту все-таки встретилась ядовитая мокасиновая змея, скользнув мимо его босых ног, он равнодушно проводил ее взглядом.

      Не сходя с худого высокого мула, управляющий Уотлинг объезжал поля. Рукоятка его кнута побелела от потной руки. Несмотря на жару, на надсмотрщике всегда был надет черный сюртук, а рубашка наглухо застегнута. Соломенная широкополая шляпа плотно сидела на стриженой голове.

      В субботу после обеда он подозвал Ретта к себе.

      У Уотлинга были большие уши, крупный нос, большие ладони, а лицо изрезано морщинами от тяжелой работы и жизненных невзгод.

      Уотлинг остановил бесстрастный взгляд на Ретте.

      – Когда я обанкротился и приехал в Броутон много лет назад, вы были довольно ленивым ребенком, но я чувствовал, что для вас еще не все потеряно. Писание гласит, что мы поднимемся через страдание. Юный Батлер, – тут надсмотрщик пришпорил своего мула, – наступит и наш день.

      К началу второй недели Ретт работал наравне со старухами, а к концу третьей мог уже соперничать с негритянским мальчиком десяти лет.

      По вечерам Ретт без сил валился на колоду во дворе. Хотя неграм Броутона было велено держаться от сына хозяина подальше, они делились с ним едой из своих скудных запасов.

      К сентябрю молодой Ретт Батлер был уже полноценным работником на рисовой плантации Броутона.

      Когда делегаты Каролины поднимались на шхуну, идущую в Балтимор на съезд демократической партии,

4

По Фаренгейту; около 37 градусов по Цельсию.