«Люксембург» и другие русские истории. Максим Осипов

о смерти стал размышлять. Растерян: две птички желтенькие утром сегодня в дом залетели. Плохая примета, к покойнику. Ксения его успокаивает:

      – Желтенькие? Это ничего, к деньгам.

      Ксения верующая, ей легче. А его в церковь – не тянет, нет:

      – Нас как воспитывали? Что после смерти нет ничего. А теперь – первые лица даже… Стоят со свечками, крестятся. Ну, поклоны не бьют, не хватало еще… Но ты вот, допустим, о чем Бога просишь?

      Не под коньячок разговоры такие. О чем положено, о том и просит. О чем святые старцы просили…

      – А, предположим, точно вот было бы, что Бог есть. Чего попросишь?

      Она размышляет:

      – Верочку не вернешь, страну тоже… Чтоб мне годиков двадцать–тридцать скинул, наверное. – Улыбается. – Э-эх… Давай, за все хорошее.

      Засиделись. На улице уже, наверное, совсем темно.

      – Смотри, – Рукосуев лезет в портфель за листочком. – Стих. Козырный. Да, все мы смертны, хоть не по нутру / Мне эта истина, страшней которой нету, / Но в час положенный и я, как все, умру… Пронзительно. О главном. – Неохота за очками вставать, да он и так помнит. – Жизнь только миг, небытие навеки. / Та-та-та-та́-там, что-то там такой, / Живут и исчезают человеки. Как в воду глядел мужик.

      Заморочил он ей голову. Чьи стихи? Его?

      – Нет, не угадаешь. Андропов это. Юрий Владимирович. Вот так вот. Лучше любых там… Но сущее, рожденное во мгле, / Неистребимо на пути к рассвету, / Иные поколенья на Земле / Несут все дальше жизни эстафету.

      Иные поколения, фу ты.

      – У тебя, Егор, дети, внуки, все правильно. – Плачет, захмелела совсем. Вся в слезах. Так всегда, если выпить в пост.

* * *

      Стук. Ксения утирает слезы. Это еще что за явление Христа народу? Исайкин! С него капает пот, он задыхается:

      – Уже знаешь?

      – Что – знаю?! Кто тебя пустил сюда? Ну-ка!

      ЧП. Убийство. Паша Цыцын убит. Только что. Не где-нибудь – у нее в пельменной!

      Теракт! Почему сразу не известили? – Он и сам только узнал. – Дурак! Ты там был? Исайкин, а ты не пьяный? Ладно, беги вперед, догоним, или нет, подожди! Рукосуев куда-то уже звонит. Пошли, пошли! Путь оказывается длинным: Егор не то что бежать, не может быстро идти. Пыхтит:

      – А ты говорила, птички к деньгам.

      Видели они теракты по телевизору: взрывы, фрагменты тел, но возле пельменной совсем, можно сказать, спокойно. Народ тихий, по вечерам дома сидит. «Скорая» вон отъехала. В пельменной – милиционеры и прокурор, не смотрят на Ксению. Где убили? На кухне? Что Паша делал на кухне? Ага, вот и кровь. Ужас какой! Чем его? А, ножом. Накурили-то, накурили! Мужчины, курите на улице, – надо взять ситуацию под контроль.

      А Роксана где? Где Роксана? Начальник милиции, толстый полковник:

      – Кто? Ибрагимова? В камере временного задержания, где еще? Завтра – в область.

      Что-о? Это – она? Господи! – Ксения принимается причитать и сразу перестает. Ясно теперь. Паша за девочкой поухаживал. А Роксана-то! Взять и решить вопрос – вот это да-а, поступок!

      – Егорушка, какая область, зачем в область? Сто пятая, часть первая, ее ты судить должен.

      – А