Сотканные из тьмы. Максим Александрович Городничев

мать твою, не увиливай. Власть только о себе думает, как бы подольше удержаться и награбленное сберечь, при такой ее функции страна обречена. А ты хоть сделай, что от тебя зависит: найди себе женщину и сколоти ячейку, а потом воспитай, так сказать, новое поколение засранцев.

      Сенешаля мучил голод, да и шут солидно давил на мозг. Он то и дело посматривал на небо, пытаясь отыскать растворившуюся в облаках луну. Темно, хоть глаз выколи. За деревьями дальше чуть светлее и просторнее, хотя нет, все та же угнетающая темнота, стволы торчат прямо, похожие на толстые трубы, вместо веток будто бы шипы и колючки, как на кактусе.

      Шардик вздохнул над левым ухом. Воин представил, как тот подбоченивается, чтобы выдать очередную мудрость.

      – В последней пасти последнего кита весь мир превратился в кровоточащую язву, – наконец изрек пьянствующий пророк.

      – Ты его видел?

      – Кого, кита?

      –Не кита, мир, балабол, – следопыт заинтересованно глянул на декламатора.

      – Кита видел, однажды. – Шардик посмотрел на Сенешаля покровительственно. – Глаза чудовища из мира, недоступного Богу. А мир-то, в общем нет, больше слухи, слухи…

      Занесенная тонким снежком тропа вилась полого к холму, одетому в покрывало из плесени и налетевшей листвы. Отчего-то снег таял на возвышенности, словно изнутри валил жар. Конь, чувствуя нежелание следопыта заезжать на вал, свернул влево.

      Путники объехали курган. Впереди за деревьями бурлила довольно быстрая река, плескалась на камнях, змеилась по неровному руслу. Далее, вниз по течению, вода становилась тише – река разливалась вширь. Сенешаль высматривал противоположный берег, надо бы перейти вброд. Кромки русла уже покрылись льдом, но сердце реки жило, от него валил ледяной пар.

      – Теперь я понимаю, – сказал шут, сильнее прижимая фуфайку к телу, – в чем замысел дьявола…

      – В чем?

      – А в женщинах, – сообщил он.

      – У солнца кончились дрова, при чем тут женщины?

      Бродяга передернулся от холода, объяснил:

      – С Евы все началось, когда у нее дрова кончились. С тех пор мир и угасает, а мысли по-прежнему о женщинах. У меня, у тебя, даже у старого пердуна короля. Чего думаешь он на балах так понтит! Даже сейчас замерзаем, а говорим о женщинах, жрать охота, а о них опять же… Короче, на ночлег бы встать, отобедать. А потом, раз настаиваешь, можно и баб обсудить.

      – Не время отдыхать.

      Следопыт подал коня вперед, холодный ветер пронизывал насквозь. Дрожь накинула на плечи стылую мешковину, но было в этой дрожи нечто особенное, воин быстро обернулся, посмотрел на высокий холм, что оставили позади. Показалось, из-под плесени кто-то наблюдает, путник почувствовал на себе пристальный взгляд, долгий, слишком спокойный.

      – Надо поторопиться, – сказал проводник. – Сэр Шардик, приготовьтесь скакать рысью, в пути согреетесь.

      Шут застонал, но когда Сенешаль стал отдаляться, послышался перестук копыт и клячи под чудаком. Вскоре Иерихон начал храпеть, оскалил крупные желтые зубы. Животные чувствительнее