Сотканные из тьмы. Максим Александрович Городничев

знаю. Но они есть. Ну вот… Не укради, не убий, не возжелай ближнего своего… Дальше не помню.

      – А ближнюю?

      – Насчет ближней вроде бы ничего не было, можно.

      – Ты точно дурак. Круглый!

      – Спасибо на добром слове, – шут чуть склонил голову, – зато круглого дурака в угол не поставишь.

      – А зарабатываешь чем?

      Бродяга страдальчески заломил руки, как нищий на паперти.

      – Ясно, – Сенешаль нахмурился, покосился на носок ботинка бедняка, в дырку выглядывали чумазые пальцы, как пацанва из подвала. – Неправильно это.

      – Да, – согласился оборванец, – Людей убивать не так плохо… У них тоже есть семья, какая никакая, душа, наконец. Но это так, мелочи.

      Сенешаль вздохнул печально, посмотрел на ладони. Кровь с рук водой не смоешь.

      – Зато ты цел, – бросил он. – Это и есть жизнь, кто-то умирает, кто-то живет…

      – Разве это жизнь? – спросил шут печально.

      – Жизнь, – заверил он.

      – Жизнь ничего не стоит, – сказал бродяга, – но ведь и ничто не стоит жизни.

      С полчаса ехали молча. Огромные черные деревья уходили вершинами в звездное небо, луна появилась и понеслась со скоростью скаковой лошади, беспощадно яркая. Наконец Сенешаль спросил:

      – Что за байда тренькает у тебя в мешке?

      – Жаба.

      – Какая жаба?

      – Большая. Болотная. На лапках слизь, и брюшко перламутровое, словом, красотуля. Шутю. Лютня моя, ей пробавляюсь, когда есть хочется.

      – Сыграй.

      Шут повернулся к следопыту.

      – Серьезно?

      – Да, хочу послушать, все лучше твоей трескотни.

      Бродяга чуть свесился на круп, вынул из мешка инструмент. Затем вскинул лицо к звездному небу, пальцы ласково коснулись серебристой паутины струн.

      – Интересная штука. – Сказал следопыт. – Я таких еще не видел.

      – И не увидишь, – с ноткой грусти ответил шут. – Жаба – редкая вещь.

      – А почему Жаба?

      – Я так назвал, чтобы другие не зарились.

      – Струн у нее многовато.

      – Двадцать четыре, если быть точным, всего с десяток таких инструментов было сделано, играть за год не научишься. – Бродяга тронул деку, Жаба на удивление отозвалась. Бард закрыл глаза, покачиваясь как береза на ветру – пальцы пауком побежали по паутине струн. Запел он мягко, голос оказался чистый, как лесной ручей. Песня, понятно, о любви. Сенешаль напряг слух, эту балладу уже слышал, но певец что-то подправил, такое многие практикуют из-за паршивой памяти, потом оправдываются авторской обработкой, однако сейчас звучит интереснее.

      Бродяга пел, следопыт крепился, потом начал подпевать, дико фальшивя, шут тут же умолк и повернулся в его сторону.

      – Ну как?

      – Это хорошая песня, – заметил воин. – Только не твоя.

      – Она моя, – шут улыбнулся печально.

      – Хочешь сказать, ты автор этого знаменитого текста о любви?

      – Он не о любви, – заметил шут.

      – Тогда о чем?

      – Он о неразделенной